Угодья Мальдорора
Шрифт:
Мои прежние страхи улеглись: увидев, что солдаты — такие же люди, веселые и совсем не озлобленные, у Иркиного костра я совершенно перестала их бояться. Лесная история с погоней теперь казалась невзаправдашной, будто это было не со мной.
Душа компании у нас Барсук, Танькин избранник. Он деревенский, из-под Костромы. Дома у него жена Анфиса, а здесь золотые кудри. Сзади хоть и подстрижены коротко, по уставу, но чуб почти по глаза — скоро дембель.
Кудрипро себя поет, вместо «Ваню молодца», — и на Таньку поглядывает. Голос с хрипотцой, глаза голубые, задорные.
В темноте пламя кажется особенно ярким, праздничным. Гитара идет по кругу. На прутьях жарится черный хлеб, мы едим его с солью, вкусно. Иногда Иркина мать выносит на всех миску порезанных яблок или крыжовника. Трещат поленья, от кочерги взлетают нимбы искр, когда кто-то выкатывает испекшуюся картофелину.
После, ночь-заполночь, бойцы провожают. Два километра по трассе, по темной обочине, до первых поселковых фонарей, — и бегом в часть. Самоволка все-таки.
На следующий вечер все опять у костра.
— Я завтра без командира, могу покатать, — соблазняет Барсук. — Вам в Гороховку не надо?
— Что там делать? — кокетничает Танька.
— В магазины сходишь.
— Сдались они… Давай на Красную площадь!
— В Москву мне нельзя, за задницу возьмут.
— Поехали в рыбхоз, — предлагаю я. — Там озеро красивое, церковь…
Мы едем лесом, по грунтовой дороге. Втроем — Сенька за рулем, мы на переднем сиденье. Барсук гонит почем зря, страшновато даже. На ухабах автобус подскакивает, мы держимся за поручень, чтобы не улететь, Барсук горланит неприличные шоферские куплеты на мотив «Крутится-вертится шар голубой»:
Только я новенький КАВЗ получил, Сразу с получки червонец пропил. Сел за баранку, нажал я на газ, Стрелка спидометра ё…ла в глаз.— Ну, Сень, ты даешь! Сам сочинил? — Я запоминаю слова.
— Ноты народные, слова авторотные. — У Барсука хулиганское настроение.
— Авторвотные.
— Та-ак, кто кого переострит? — Танька хохочет, Барсук слегка притормаживает — впереди огромная лужа.
За последней просекой Сенька сворачивает с дороги, останавливается посреди луговины. Перед нами огромное поле. Вдалеке блестят озера рыбхоза. С дальней стороны их окаймляет лес, левее село — виднеется шатровая церковь с голубой колокольней.
— Подождите, помогу вам выйти.
Сенька выскакивает из кабины, подбегает с нашей стороны, неожиданно подхватывает Таньку на руки, как невесту, — и кружит, и кружит, и кружит на лугу.
Мы бесцельно бродим по луговине. Я собираю цветы. Ромашки величиной с пион, колокольчики, васильки, душистый горошек, звездчатка, белые соцветия тысячелистника, желтые лютики, нежно-розовый клевер. Злаки с черными хохолками срываются плохо. Барсук помогает, я вставляю
По этой дороге почти никто не ездит — она упирается в закрытые запасные ворота рыбхоза. Вокруг тишина и какой-то первозданный покой. Ласточки пролетают в двух метрах, бабочки даже не взлетают при приближении. Счастливый, безмятежный летний день…
— А я вам ягод набрал, — Сенька протягивает горсть земляники.
Мы стоим посреди цветущего, нагретого солнцем луга и клюем у него из рук переспелые ягоды.
Так мы и катались на кавзике все лето. Осенью выбираться в военный городок стало труднее: ученье-мученье, не успеешь домашние задания сделать — уже девять вечера. А надо еще и про институт думать.
Иногда Танька ездила к сестре одна, без меня. В конце сентября я заметила, что она какая-то странная. Задумчивая, печальная даже. Словно спит наяву.
— Что с тобой?
И она рассказала. Долго рассказывала, целый вечер. Они сидели в лесу под деревом и целовались. Барсук душил ее в объятьях, прижимал к себе, гладил грудь, попу… И она захотела, сама. Расстегнула ему ремень, они повалились на траву и покатились куда-то, и покатились…
— Тебе понравилось?
— Все так быстро произошло… «Все, — говорит, — Тань, я потек». Так и сказал. Домой прихожу, трусы снимаю — а там!
Капустнова смотрит на меня, а зрачки огромные, как блюдца.
— Может, пронесет еще. Месячные когда были?
— Две недели назад. Прямо перед этим.
— Не бойся. Безопасные дни. Я в «Здоровье» читала. Неделя до и неделя после.
— А вдруг?! У него жена там… Анфиса, блин! — Танька зло сплюнула на землю. — Уедет ведь к ней.
— Откуда ты знаешь? Может, с тобой останется.
— Все равно сначала ехать надо. Чтобы развестись.
Танька и верила и не верила, что Барсук теперь ее. На каждой обеденной перемене она бегала к нему целоваться.
Но однажды, в конце ноября, за рулем кавзика оказался другой солдат.
— А где Барсук?
— Все, отслужил. Домой уехал.
— Когда?!
— В субботу вечером, на попутке. Вместе с Прозапасом они…
С Прозапасом встречалась Ирка. Командирский шофер, разъезжавший на уазике, был еще симпатичнее Барсукова — чернявый и лукавый: на это мазаное медом место командир части лично отбирал красавчика.
— Он тебе привет передавал, Тань.
— Ты в часть едешь?
— Да, только почту получим.
— Отвези меня к сестре.
— Прямо сейчас? Залезай.
На 72-м километре Танька застала сцену. Ирка ревела ревмя, а в зеленом домике городка в табакерке бушевала буря.
— Ты что, презерватив им дать не могла?! — кричал Иркин отец на жену. — Медицинский работник, идит твою мать!
Ирка была в положении.
— Он съездит домой и вернется, — твердила она.
— Конечно! И в загс тебя поведет.