Угол атаки
Шрифт:
– И все?
– Тебе этого мало?
Г. умел быстро соображать. И быстро принимать решения.
– Все понял, - сказал он.
– Посылаю к тебе курьера. Отдашь ему дискету.
– Откуда ты знаешь, где я?
– Знаю. На даче. Мне доложили. Жди.
– Не спеши. Я тебе ее не отдам.
– Не дури, Ермаков!
– прикрикнул Г.
– Содержание шифровки ты знаешь. А дискета останется у меня. Я ее отдам, когда дойдет до дела. И не тебе. Я хочу быть нужным. И сейчас для меня это единственный способ.
– Ты на что, распротак, намекаешь? Да ты...
–
– Ладно, не выступай, - буркнул Г.
– Сейчас я созвонюсь с кем надо, и утром подъедем. Прямо с утра. Ты только сиди там и никуда не уезжай.
– Так-то лучше.
– Никуда не уезжай!
– повторил Г.
– Понял?
– Понял, понял, сказал Ермаков и положил трубку.
За окнами было уже совсем темно, фонари в саду туманились от дождя. Привычный уют кабинета казался призрачным, хрупким. У Ермакова было ощущение, что он идет по тонкому льду. Одно неверное движение - и он окажется в темных глубинах, населенных химерами из страшных снов.
Почему-то снова вспомнились слова сына: "Он учил меня водить машину. Тебе было некогда, а он учил". Царапнуло: "Тебе было некогда". Но ему действительно было некогда. Вся его жизнь была подчинена делу. Без него росли дети, без него старела и спивалась жена, выживал из ума отец. И даже мужские сборища с баней и ночными застольями, которые он устраивал на даче и которые создали ему репутацию радушного и хлебосольного хозяина, тоже были нужны для дела - помогали расширять связи, налаживать доверительные отношения с нужными для дела людьми.
И к чему все это привело? К тому, что он, как обложенный флажками волк, вынужден судорожно искать выход? Это и есть плата за его служение России?
Да есть ли Бог? Не отвернулся ли он от этой несчастной страны?
В дверь постучали. Заглянул охранник:
– Товарищ генерал-лейтенант, к вам гость.
– Кто?
– Не сказал. Сказал, что вы его ждете. Приехал на "ауди". Номера дипломатические.
Ермаков тяжело помолчал, залпом выпил виски и кивнул:
– Зови.
Даже если бы охранник не сказал, что гость приехал на машине с дипломатическими номерами, Ермаков сразу узнал бы в нем иностранца. И еще точней - штатника. Это была особая порода американцев, выросших на хорошей пище, на чистом воздухе загородных вилл, на бейсболе в юности и на регулярных занятиях спортом в зрелом возрасте, с ежедневными бассейнами, тренажерами и массажными кабинетами. Рослые, самоуверенные, они к пятидесяти годам словно бы консервировались и потом лишь седели, блекли глазами, обтягивались пергаментной кожей их лица и руки, но сами оставались такими же несогбенными и источающими то же высокомерие и ту же властность хозяев мира. Они не очень выделялись в американской толпе, но за границей сразу бросались в глаза, а в России и вовсе выглядели негоциантами, с надменной снисходительностью взирающими на зачуханных аборигенов.
Гостю Ермакова было
Но тот и не думал протягивать руку. Остановился в дверях, держа руки в карманах светлого расстегнутого плаща, окинул кабинет равнодушным взглядом, потом без приглашения опустился в кресло и вытянул длинные ноги в туфлях, перемазанных мокрой глиной. Его ничуть не смутило, что он испачкал дорогой ковер. В глине были и брюки, и даже полы плаща. Ермаков со злорадством отметил, что "ауди" гостя завязла на съезде с шоссе, разбитом строительной техникой, и этому штатнику пришлось вытаскивать свою задницу из салона и толкать машину.
– Нужно ли мне представляться?
– спросил наконец гость, холодно и даже словно бы брезгливо рассматривая Ермакова.
– Не трудитесь. Все равно соврете, - ответил Ермаков, в свою очередь исподлобья разглядывая гостя и отмечая, что пребывание в России все же наложило отпечаток на его волевое лицо: вот и тени под глазами обозначились, а потом превратятся в мешки, а там и почки с печенью дадут о себе знать от российской воды и халявной выпивки на гостеприимных русских застольях.
Коротким движением руки Ермаков указал на бар:
– Самообслуживайтесь.
Гостю потребовалась маленькая пауза. Чтобы понять, что хотел сказать Ермаков. Этого неологизма он не знал. В Гарварде его этому не научили. Или в Вест-Пойнте. Или где там находится племзавод, на котором выращивают таких жеребцов.
– Take yourself,[3] - повторил Ермаков.
– Thank's.
– Гость подошел к бару.
– Would you lake to speak English?[4] - спросил он, с видом знатока рассматривая бутылки.
– Нет, - ответил Ермаков.
– Мы в России. А здесь пока еще говорят по-русски.
– O'key, будем говорить по-русски, - равнодушно согласился гость. Он плеснул в стакан виски из квадратной бутылки с темной этикеткой, поискал взглядом ведерко со льдом. Но понял, видно, что хочет слишком многого, и вернулся в кресло.
– Я ждал другого человека, - сказал Ермаков, имея в виду, что на контакт с ним должен был выйти не дипломат, а глубоко законспирированный агент.
– Вы понимаете, о чем я говорю.
– Да, понимаю. Он не смог прийти. Два часа назад он был арестован возле вашей московской квартиры.
– Вот как? Его расколют в два счета. Или уже раскололи.
Гостю вновь потребовалась маленькая пауза, чтобы понять, что хотел сказать Ермаков. Он объяснил:
– Заставят говорить.
– Возможно, - кивнул гость, небрежно вертя в руках стакан и лишь изредка делая небольшие глотки.
– И после этого вы не побоялись приехать ко мне?
– То, что я намерен с вами обсудить, это всего лишь варианты вашего поведения. Возможные варианты, и только. Перейдем к делу. Вы дали знак неким людям, назовем их третьей стороной, что принимаете их условия.