Угол атаки
Шрифт:
– С дороги!
– рыкнул полковник. "Черные" не пошевелились.
– Отойти от полковника!
– скомандовал Голубков.
– Взять обоих, - приказал генерал-лейтенант Сивоплясу.
– В разные боксы. Приставить охрану. Держать до моего распоряжения. Выполняйте.
Действенность приказов определяется не теми, кто их отдает, а теми, кто выполняет. "Черные" умели выполнять приказы. Оба полковника даже трепыхнуться не успели. Они исчезли в дверном проеме. "Черные" с "калашами" тут же сомкнули ряды, обрекая нас на роль публики, которая может выражать свои
– Браво, - сказал он.
– Антракт. Не думаю, что он будет слишком долгим. Господин генерал-лейтенант, вы чистый Рузвельт. Не боитесь кончить так же, как он?
Сиделец посмотрел на него с хмурым недоумением:
– А как он кончил? Артист объяснил:
– Он всего месяц не дожил до победы. Такая досада.
– Займись ими, - бросил генерал-лейтенант Сивоплясу и выкатился из бокса.
...Этот приказ тоже был выполнен. Нами занялись, и в итоге восстановилось статус-кво. Мы снова оказались прикованными к трубам, разве что свет не выключили. Да еще Дока переместили с его трона на бетонный пол. Ему бы радоваться после многочасового неподвижного сидения в кресле, но он почему-то не радовался. Пыхтел, сопел, скрежетал цепью браслеток по трубе. Потом сказал:
– Ничего не понимаю. Они по-прежнему собираются отправить "Руслан"?
– Расслабься, Док, - посоветовал ему Артист.
– Как говорит мой друг-флибустьер: лучше вспомни о своем будущем.
Муха заворочался на носилках, приподнял голову, оглядел нас жалобным взглядом и сказал:
– Жрать охота.
– Шашлычка?
– поинтересовался Артист.
– Не издевайся, а?
– попросил Муха.
– Потерпи, - отозвался Боцман.
– У меня такое чувство, что скоро нас всех накормят. И мало не покажется.
Вот и у меня было точно такое же чувство.
"Миллион, миллион, миллион алых роз
Из окна, из окна видишь ты..."
Артист оказался прав: антракт не затянулся. Публика даже не успела как следует обсудить первый акт, как начался второй. В боксе появился Сивопляс, за ним еще один "черный" с охапкой наших камуфляжек, потом третий вывалил на пол из мешка наши десантные прыжковые, а попросту говоря - спецназовские ботинки. Логично было предположить, что следом въедет электрокар с оружием и боеприпасами, но вместо него в дверном проеме встали "черные" с "калашами".
– Переодеться без никаких, - приказал Сивопляс.
– Повезетесь в округ в своем виде.
По его знаку с нас сняли браслетки и предоставили некоторую свободу действий. Пока мы сбрасывали хэбэшки и не без удовольствия натягивали такую родную "Выдру-ЗМ", все "черные" настороженно следили за каждым нашим движением. Особенно напряженным и даже, как мне показалось, необычно хмурым был вид у пирата. Он и раньше-то не выглядел весельчаком, а тут и вовсе будто бы вобрал в себя всю мрачность мира.
Знак судьбы лежал на мрачном его...
Стоп. А ведь это чувство у меня уже было. Я видел уже этот знак - на
Говорят, Бог троицу любит. Может быть. Но то, что судьба любит двоицу, - это точно. В мире все двояко. Каждой твари по паре. У человека всего по два, чего не по одному, а по три нет ничего. Сама жизнь состоит всего из двух половин. И даже снаряд дважды падает в одну и ту же воронку гораздо чаще, чем принято думать.
Неужели и этот снаряд снова нацелился в нас?
Через пять минут мы были готовы, а Мухе и не пришлось переодеваться его как унесли в санчасть в камуфляже, да так и оставили. На нас снова накинули наручники, но как-то необычно. Дока, Боцмана и Артиста сковали в цепь, а меня - персонально. В чем смысл этого, я не понял, но спрашивать не решился, потому что от Сивопляса в его теперешнем настроении вместо ответа можно было получить по зубам, чего как-то не хотелось. Какая, интересно, муха его укусила?
– Вперед!
– скомандовал пират и стволом показал на выход.
В нашем сопровождении было задействовано пятеро "черных". Один шел впереди, двое сбоку, а еще двое тащили носилки с Мухой. Замыкал шествие Сивопляс. В начале и конце длинного бетонного коридора тоже была выставлена охрана. В такой ситуации невольно ощущаешь свою значительность. Для полноты картины не хватало толпы репортеров у выхода. Чтобы зажужжали телекамеры, засверкали блицы, обрушился град репортерских вопросов, и весь мир узрел бы новых героев нашего времени и узнал, что из прохладительных напитков они предпочитают пепси, к лесбиянкам относятся с интересом, а вот гомосексуалистов не уважают.
От коридора, тускло освещенного плафонами, шло несколько боковых ответвлений. Когда мы поравнялись с одним из них, вдруг послышалась музыка, чьи-то очень немузыкальные вопли и звон стекла. Будто кто-то вдребадан пьяный отводил душу под караоке и метал пустые бутылки в железную дверь.
Это было настолько неожиданно, что я даже приостановился. Но тут же мне в спину больно ткнули стволом, давая понять, что отвлекаться не следует. Я человек догадливый, все понял и до конца пути уже не отвлекался, тем более что отвлекаться было больше не на что.
У выхода из ремзоны нас ждал аэродромный "пазик" с выбитыми стеклами, заделанными фанерой и кусками дюраля. Он был подогнан вплотную к воротам, как подгоняют автозак к дверям следственного изолятора. Но и в то короткое время, пока нас грузили в автобус, я успел умилиться хмурому ветреному дню, который после темницы показался ослепительно ярким и многоцветным, как первомайская демонстрация в старые добрые времена.
На фоне низких летящих облаков плыли мачты аэродромных прожекторов, трепыхался флажок на вышке руководителя полетов, стыли полусферы радаров. А неподалеку от выхода из подземных ангаров возвышался огромный самолет с надписью "Аэротранс" на фюзеляже. При виде его я слегка прибалдел и не сразу понял, что это не "Мрия". У "Мрии" шесть турбин, а у этого было только четыре. Это был Ан-124. "Руслан". Я поискал взглядом "Мрию" и обнаружил ее остатки в дальнем конце летного поля.