Угол падения
Шрифт:
– Figlio di putana ! – взревел Тремито и, будучи не в силах больше сдерживаться, рывком сунул руку за пазуху, где в наплечной кобуре покоилась его «Беретта»…
…Однако выхватить ее Доминик так и не выхватил, хотя его пальцы уже сомкнулись на рукоятке пистолета. Изгаляющийся над подопытным креатор, чьи шутки только что перешли все грани приличия, вновь оказался на шаг впереди Мичиганского Флибустьера, сбив его с толку очередной стремительной сменой декораций. Правда, на сей раз Аглиотти и Платт перенеслись не в соседний район Чикаго, а гораздо дальше. Что же касательно шкалы временных координат, то здесь смещение,
Снова мир расплылся перед глазами Доминика мутными водянистыми мазками и крутанулся вокруг него скоротечным вихрем. Но теперь Аглиотти пережил его гораздо увереннее и даже не испытал головокружения – сказывалось, видать, привыкание ко всяким М-эфирным выкрутасам. Когда же ураганная перемена обстановки завершилась, сицилиец обнаружил себя стоящим посреди небольшой гостиной, обставленной скромной мебелью и устланной пушистым ковром. В дальнем углу комнаты потрескивал дровами камин, в центре стоял накрытый по-праздничному обеденный стол, а на нем – разрезанный на куски торт с шестью свечками… По всем приметам, недавно здесь проходило маленькое семейное торжество.
Завидев торт, Тремито застыл как вкопанный, вцепившись в рукоятку все еще находящейся в кобуре «Беретты». Сцена, которую он переживал в памяти уже бессчетное количество раз, теперь нарисовалась перед ним с такой потрясающей натуралистичностью, что Аглиотти тут же бросило в холодный пот, а горло сдавила тугая невидимая петля.
– Доминик, почему ты не загнал машину во двор? – раздался из кухни женский голос. Знакомый голос. Голос Долорес, которую через несколько секунд разорвет влетевшая в окно граната. – Ты что, сегодня уезжаешь? А я сказала Серджио, что папа останется с нами до завтра. Он ведь всю неделю от окна не отходил, ждал, когда ты приедешь к нему на день рождения. И я тоже ждала…
За спиной у Аглиотти послышалось негромкое детское лепетание. Ему не нужно оборачиваться, дабы узнать, что там происходит, поскольку он прекрасно помнит: это сын увлеченно играет с подаренным ему папой игрушечным автомобилем. Выпущенный Тулио Корда реактивный снаряд пролетит прямо у Серджио над головой и только потом угодит в кухню… Скованный ужасом, Тремито кое-как проглатывает подкативший к горлу комок, после чего вдруг резко стряхивает с себя парализующее наваждение, срывается с места и бросается к окну, выхватывая на ходу пистолет.
Разумеется, Колабродо со своим гранатометом уже стоит напротив дома и целится в окно гостиной. Доминик без колебаний вскидывает «Беретту» и успевает выстрелить дюжину раз, прежде чем осознает, что оконное стекло перед ним не разбилось и проку от пистолета, кроме грохота, совершенно никакого (за что явно надо благодарить ублюдка Платта, беспокоившегося за свою шкуру и превратившего оружие подопытного в обыкновенный пугач). Да и грохот этот слышит лишь один Тремито, поскольку Серджио как играл, так и продолжает играть, совершенно не обращая внимания на суетящегося подле него отца…
Тулио Корда стреляет, в то время как он, по идее, должен уже лежать посреди улицы, нашпигованный свинцом, и реактивный снаряд несется прямо на загородившего оконный проем Аглиотти. Отчетливо, будто в замедленной съемке, он видит, как граната врезается в стекло, а затем… пролетает всего в сантиметре от плеча Доминика, успевая невесть в какой момент отклониться от курса ровно настолько, чтобы разминуться с сицилийцем, «заговоренным» в своих воспоминаниях от таких напастей.
О том, «чувствителен» ли подопытный ко взрывам, креатор вроде бы не заикался, и Доминик полностью уверен, что к этой напасти у него точно нет иммунитета. Однако в разразившемся окрест сицилийца огненном вихре он не только не получил ни единой царапины или ожога и не оглох, но и полностью сохранил рассудок, что было совершенно немыслимо. Но вдвойне немыслимым оказалось то, что, когда взрыв отгремел и пламя схлынуло, перед Аглиотти открылась настолько целостная и ясная картина, что в нее было даже трудно поверить.
Тремито резонно усомнился, действительно ли все произошедшее отложилось у него в голове с кинематографической четкостью, или же это проклятая Терра Олимпия взялась заполнять пробелы в его воспоминаниях сгенерированными ею М-эфирными образами. Но в любом случае, повторное прохождение этого круга Ада Доминик пережил не так мучительно, потому что знал: это уже случилось, и ничего нельзя изменить.
Он бродил по пожарищу, целый и невредимый, возможно, повторяя свой маршрут, который проделал тогда, когда ползал контуженный на четвереньках, а возможно, и нет, но сегодня он увидел все, чего не заметил прежде. И в частности торчащую из-под груды горящей мебели руку ребенка, продолжавшего крепко держать подаренную ему сегодня игрушку. Аглиотти неторопливо подошел к дымящемуся завалу, под которым покоился его сын, опустился на корточки и в угрюмой задумчивости крутанул пальцем оплавленное колесико игрушечного автомобиля. Оно моментально отвалилось и упало в ладонь Доминика.
– А ведь я, возможно, успел бы спасти тебя, Серджио, – проговорил он, вертя в пальцах пластмассовый кругляш, – если бы тогда не потерял сознание, прополз еще немного и разгреб эту чертову кучу. Правда, дон Сальвини говорил, что, по заключению врачей, ты умер мгновенно, но кто знает…
– Мне очень жаль, синьор Аглиотти… – «Клетчатый» пижон, как обычно, возник из ниоткуда и теперь тоже ходил по пожарищу, брезгливо отшвыривая концом трости со своего пути дымящиеся головешки. – Жаль этого милого мальчика и ту очаровательную женщину, которые погибли здесь у вас на глазах. А также жаль, что вы не погибли вместе с ними, потому что в том случае их смерть имела бы хоть какой-то смысл.
– Вот, возьмите. В качестве, так сказать, памятного сувенира об этой экскурсии. – Доминик щелчком перебросил Моргану колесико, которое только что подобрал. Несмотря на подчеркнутую степенность, тот довольно ловко изловил копию талисмана Тремито и, поднеся ее ближе к глазам, начал рассматривать пластиковый кругляш с придирчивостью ювелира, оценивающего драгоценный камень.
– Как, оказывается, все просто, – заметил Платт, не отвлекаясь от своего чрезвычайно интересного занятия. – А я столько времени потратил безрезультатно, стараясь выяснить тайну вашего талисмана… Что ж, теперь и впрямь все прояснилось… Однако меня поражает ваше хладнокровие. Любой другой на вашем месте, кому пришлось бы заново пережить такую трагедию, вмиг утратил бы самообладание и начал метаться, пытаясь все изменить или хотя бы повернуть ход событий в сторону наименьшего зла. Весьма непривычно, знаете ли, видеть отца, спокойно взирающего на то, как его малолетний сын лежит под горящими обломками, и даже палец о палец не ударившего, чтобы его вытащить. Ваше поведение противоречит самой человеческой природе, которая однажды одарила вас сыном, но почему-то забыла наделить отцовскими инстинктами. Странно, особенно если учесть, как вы дорожите неприкосновенностью своего талисмана.