Угощаю рябиной (сборник)
Шрифт:
Руководить? К этому Павел готов был приобщиться хоть сейчас. Только почему в деревне? Ведь это значит - так и не выбиться в люди. Для чего же тогда учиться? А может, и верно не стоит учиться?
Часто бывая в селе, где находилась семилетняя школа, Прокофий Кузьмич навестил как-то своих дальних родственников, у которых Павел стоял на квартире.
– Ну, как вы тут? Как мой сирота пригрелся у вас?
– Парень ничего, толковый, - ответил ему Иван Тимофеевич, - пальца в рот не клади! Только вот с моими ребятишками чего-то не поладил. Грызутся
– Кто кого грызет?
– А разве поймешь? То-се, пятое-десятое, глядишь, уж переругались. Васютка мой - на него, он - на Васютку: "Не помогает, говорит, ничего".
– Почему не помогает? Это нехорошо. Выручать надо друг друга, тянуть!
– наставительно заговорил Прокофий Кузьмич, раздеваясь и усаживаясь за стол, на котором уже появились водка и еда.
Васютка вышел из кухни, сказал:
– Вот он и тянет. Списывает все время.
– Что значит списывает?
– То и списывает...
– Ты подожди, малец, помолчи!
– обиделся Прокофий Кузьмич.
– Чего списывает? Что плохого, что списывает? Жалко тебе, что ли? Пускай списывает! А ты у него списывай. Что ж ты, брат Иван Тимофеевич, просветить их не можешь?
– обратился он к хозяину не то всерьез, не то в шутку.
– Просвещаю!
– засмеялся Иван Тимофеевич.
– Так и сяк просвещаю. Тоже про взаимную выручку им говорю. Не воспринимают. И водку не могу научить пить, сукиных детей. Может, ремнем попробовать? Давай, Прокофий Кузьмич, просветимся сами!
Иван Тимофеевич налил водки, и они выпили как бы между прочим.
– А где Пашка?
– заинтересовался председатель.
Павел тоже вышел из кухни, поздоровался.
Прокофий Кузьмич осмотрел его с ног до головы, спросил:
– Ну что?
Павел переступил с ноги на ногу, промолчал.
– Если что нужно, говори, я тебя всегда поддержу, - сказал председатель.
– Вытяну! Другие не помогают - я помогу. Советская власть поддержит. А вырастешь, тогда мы посмотрим. Ты им еще покажешь!
Иван Тимофеевич с готовностью поддакивал председателю:
– А я что ему внушаю? Учись жить у Прокофия Кузьмича - вот что я ему внушаю, он сам это может подтвердить. "Вот твоя главная школа", - говорю я ему!
– Ладно, ладно!
– прервал его Прокофий Кузьмич.
– Пьянеешь ты, что ли?
Но Иван Тимофеевич пьянел не от вина.
– Что "ладно, ладно"? Разве я не правду говорю? Ты, Прокофий Кузьмич, оборотливый и знаешь, что выгодно, что нет. Продал петушков по базарной цене, курочек купил у соседнего колхоза по дешевке. Выгодно? Выгодно! Потом совсем птицеферму ликвидировал - значит, так выгоднее, хлопот меньше. Мы все у тебя учимся, Прокофий Кузьмич! Вот был я в Москве, поиздержался, то-се, пятое-десятое, написал заявление, и дали мне на дорогу двести двадцать пять: сколько попросил - столько и дали. Прогадал я? Прогадал! А Прокофий Кузьмич не прогадал бы...
– Ладно, ладно, не мели. Наливай лучше!
– опять попробовал остановить его Прокофий Кузьмич, хотя похвалы в свой адрес
– Я же не о своей выгоде беспокоюсь.
– А если бы и о своей, что ж такое? Почему грех о своей выгоде побеспокоиться?
Прокофий Кузьмич взял бутылку сам и налил водки в две стопки.
– Пил ты сегодня, что ли?
– спросил он Ивана Тимофеевича.
– И почему для хозяйки стопки нет? Анна, выпей с нами!
Жена Ивана Тимофеевича, Анна, рано и быстро постаревшая женщина, увядшая уже настолько, что Васютку и Антошку можно было принять за ее внуков, не успела ничего ответить, как муж ответил за нее:
– Зачем Анне пить, ей здоровье не позволяет.
– И добавил, обращаясь к жене: - Делай свое дело!
Прокофий Кузьмич возражать не стал, и мужики выпили вдвоем.
Анна, сидевшая перед этим на лавке возле стола, встала и ушла на кухню. Она всю жизнь делала свое дело: с утра до вечера возилась по хозяйству, что-то стирала, сушила, что-то варила и стряпала, собирала на стол, убирала со стола, и молчала, и довольна была уже тем, что муж часто освобождал ее от тяжелой колхозной работы.
Васютка и Павел тоже пошли на кухню, но Иван Тимофеевич остановил их:
– А вы сидите с нами и слушайте, что будет говорить Прокофий Кузьмич.
Ребята послушно сели: даже озорной Васютка знал, что с захмелевшим отцом можно шутить, но спорить нельзя.
Прокофий Кузьмич налил еще по стопке.
– Ты из меня профессора не делай, - сказал он своему родственнику.
– Чего я им буду рассказывать? Мое дело к пенсии идет. Я все свои копья уже обломал. Вот дотяну как-нибудь до возраста и сдам дела, пусть теперь молодежь орудует. Молодых приобщать надо, им виднее, куда что движется.
– И он посмотрел на Васютку и Павла.
– У нас никуда не движется. Вот в Москве движется.
– Ивана Тимофеевича опять понесло на воспоминания о Москве.
– Денег там, конечно, идет много, зато и добывать есть где. Там базары, то-се, пятое-десятое, обороты, а у нас тут вонючее болото. Но и чудят там больше. Вот, скажем, магазины продовольственные - хлеб, булки всякие, бакалея, то-се, пятое-десятое. Входишь, берешь корзину, идешь по кругу, накладываешь полную корзину, круг кончается, тут тебе, голубчику, насчитывают, корзину отбирают, и ты идешь домой как миленький, с полной охапкой товара - быстро и здорово.
– Здорово!
– воскликнул Васютка, которого возбуждали любые рассказы отца о Москве. Оживился и Павел.
– У нас бы такой магазин - все булки по карманам бы рассовали, - сказал он.
– Да что ты понимаешь!
– зыкнул на него Васютка.
– А что, неправда, скажешь? Народ у нас несознательный.
– Много ты понимаешь - народ, народ!
Прокофий Кузьмич посмотрел на ребят и хитро заулыбался.
Павла поддержал Иван Тимофеевич:
– Правду, Пашка, говоришь! Мыслимое ли дело, чтобы наш здешний человек сам за себя отвечал? Вот если бы он по трудодням получал полной мерой!