Угрюм-река
Шрифт:
Прохор в кабинете — как в клетке лев, стучит кулаками в стол, кричит на Протасова, как на мальчишку. Протасов поджал губы, весь подобрался, в глазах издевательские огоньки: он знает, что карта Прохора бита, что бешенство Прохора означает его бессилие, что рабочие одерживают победу.
— А это что?! — вскипает Прохор, и бешеный взор его вскачь несется по строчкам поданной Протасовым бумаги. Прохор Петрович в ярости разрывает писаные требования рабочих, клочья бумаги мотыльками летят с башни вниз.
— К черту, к черту! Псу под хвост!..
— Требования рабочих законны. Они вытекают из договора, — чуть улыбаясь уголками губ, говорит Протасов. — Теперь не время раздумывать.
— Молчите, Протасов…
— Утром, самое позднее — завтра к вечеру вы можете лишиться всего.
— Молчите!
— Успокойтесь!.. — И Протасов впился сверкающими зрачками в искаженное судорогой лицо хозяина. — Успокойтесь, Прохор Петрович. Взвесьте трезво положение. Надо всех людей немедленно же двинуть на работы. Вы своим появлением и руганью только подольете в огонь масла. Рабочие разбегутся. И пожар захлестнет все. Я начальник всех работ. Я отвечаю пред своей совестью за сохранность дела. В него я вложил много сил. Я требую от вас чрез головы рабочих снизойти к их просьбам. Скажите — да. Этим будет спасено ваше дело, ваше семейство и вы сами.
Прохор сжимал и разжимал кулаки. В его глазах, в движении бровей, в сложной игре мускулов лица — алчность, страх, вспышки угнетенного величия.
Протасов отер вспотевший белый лоб с резкой гранью весеннего на щеках загара.
— Прохор Петрович, я ценю в вас ум, смелость, уменье схватить за рога свою судьбу…
— Слышите, Протасов, как орут эти мерзавцы.., там у конторы?! Это вы их…
— Да, их тысячи… Они ждут вашего ответа. Они настроены мирно. И одно ваше слово может успокоить их.
— Знаю я это слово! Этого слова произнесено не будет…
— Ваше слово может поднять в них взрыв энтузиазма.
— Ага! Вы хотите меня оставить без порток, Протасов?
— Нет. Я хочу вас спасти.
Прохор залпом допил из горлышка коньяк и швырнул бутылку за окно, в небесное зарево, сотрясающее воздух.
— А ежели пожар кончится сам собой?.. Вы уверены, что он придет сюда?
— Уверен, — сказал Протасов. — И вы уверены в этом больше, чем я. Начинается ветер. Целый месяц стоят знойные дни. Итак, я жду.
Весь дрожа, Прохор сунул в карман два браунинга, свистнул волку, нахлобучил картуз. — Где казаки, где пристав?.. Я их расстреляю, мерзавцев, этих бунтарей! А революционеришек вздерну на сосны…
— Вы не генерал-губернатор… Ваши слова — безумный лепет.
— Что?! — И Прохор с такой силой грохнул кулаком в стол, что крутивший хвостом волк сразу припал на брюхо, а Протасов, вздрогнув, отступил на шаг.
— Идем!
— Я вас не пущу.
— Как? Вы? Меня?!
— Вы наделаете глупостей. Вас разорвут.
— Протасов! Бойтесь меня, Протасов… Вы
— Я требую от вас справедливости во имя вашего спасения…
— Вы коварный человек… Вы… Пустите меня!..
— Нет… Не могу пустить. Лицо Прохора налилось кровью.
— Прочь с дороги! Растопчу! — И Прохор ринулся было на Протасова, волк ляскнул зубами, зарычал. Протасов нырнул в карман за револьвером. Прохор отрезвел, остановился.
— Выход из башни заперт, — косясь на взъерошившегося волка, сказал Протасов. — Ключ у меня.
— Ага, в плену? Хорошо…
Прохор рванул телефон, закричал в трубку:
— Пристав! Пристава сюда! Фильку Шкворня сюда! Казаков сюда!
— Пристав в пятнадцати верстах. Казакам вы не командир.
Прохор бросил трубку, упал в кресло и весь затрясся.
— Андрей Аидреич, Протасов». Что вы со мной делаете?
— Я дал слово Нине Яковлевне во всем оберегать вас. Я не могу рисковать вашей жизнью. Повторяю, рабочие могут растерзать своего хозяина.
Наступило молчание. Прохор шумно дышал. Его душила бурлящая в нем, но скованная в эту минуту жизнь. Волк лизал бессильно повисшие руки хозяина. В раздернутых надвое мыслях Прохора проносится зверь-тройка, звенят бубенцы. В кибитке — Нина и Протасов. Лицо Нины счастливое, светлое. Она улыбается Протасову и говорит: «Я вас люблю».
В сердце Прохора резкая вонзилась боль. За окном колыхались раскаленные небеса, и заполошно кричал Фарков:
— Прохор Петров! Прохор!.. Э-эй!.. Отопри… Прохор подскочил к окну. Лошадь Фаркова в мыле. Протасов — быстро вниз, впустить Фаркова. И вот все трое на вершине башни. Пугающее зрелище потрясло Протасова и Прохора. В бинокль казалось: пожар подошел вплотную. И уже не было спасения.
— Скорей, Прохор Петров, скорей… Всхлипнув, Прохор ринулся бегом по лестнице:
— Вот что наделал ты, Протасов…
Он поскакал на коне. За ним Протасов и Фарков. Не одна тысяча рабочих сидела у костров, забив всю площадь.
— Ребята! Ребятушки! Дети! — Взывал Прохор пресекшимся голосом. — Спасайте мое и ваше… Все, что вы требовали от меня чрез начальника Протасова, я обещаю вам исполнить.
Он, как крылатый змий, перепархивал от одной к другой, к третьей группе. Лицо его бело, как бумага, черная борода тряслась.
— Ребята-а-а!.. За дело-о-о… Живо-о-о!.. — мчась из конца в конец по площади, вопил с коня Протасов.
— Урра-а-а!.. Ура-а-а!..
И четыре с лишком тысячи с бабами, с подростками лавой хлынули в тайгу.
Видя бегущий, угнетаемый им, но желающий спасти его народ, Прохор, весь ослабев душой, радостно заплакал. Конь понес его, оглушенного, вслед за народом.
Дымя цыганской трубкой, деловито прошмыгнул из мглы во мглу на своей шершавой кобыленке дьякон Ферапонт.
Еще обтекали Прохора многие конные и пешие, мужики и бабы, мелькали фонари, слова, словечки, но Прохор ничего не видел, ничего не слышал.