Угрюм-река
Шрифт:
— На какую сумму будет сделка?
— Так, полагаю, — не меньше полмиллиончика…
— Тогда процент мал. Три процента.
— Что вы-с!.. Пятнадцать тысяч? Высоко хотите летать…
— Риск… Как будто за такие дела можно и в тюрьму сесть. А впрочем… Давайте уповать на «как будто».
— На» «как будто»? Вот, вот! Это самое… И пронырливые глазки старика, подмигивая Парчевскому, утонули в смешливых морщинках, как в омуте.
— А как Нина Яковлевна? Она дома?
— Дома-с, — соврал старик и, хлопнув себя по лбу, заморгал бровями:
— Ба-ба-ба!
— Откуда ж она…
— Да уж… Сердце сердцу, как говорится.., весть подает. Уж я врать не стану…
Красивое, с гордым профилем лицо Парчевского на этот раз засияло целиком.
— Ах, милый Иннокентий Филатыч!
— «И передай ему, говорит, что я его помню и, может быть, думаю о нем день и ночь…»
— Преувели-и-чиваете, — радостно замахал Парчевский на плутоватого старца веселыми руками. — Не сказала ли она «как будто думаю» и «как будто бы помню»?
Старик было тоже засмеялся, но тотчас же сбросил с себя смех.
— Поверьте, — сказал он, — Нина Яковлевна очень даже о вас тоскует. Я сразу сметил. Ну-с, до свиданьица, дорогой! До завтра. Уж вы постарайтесь…
— Дайте мне тысячи полторы.
— Зачем?
— А как же? Газетчикам дать надо, чтобы это «как будто» не вычеркнули? На личные расходы, связанные с нашим делом, надо?
Старик не прекословил: поплевывая на кончики пальцев, отсчитал деньги, оставил адреса кредиторов.
Подмигнули друг другу, расстались. Моросил питерский дождь. Асфальты блестели.
6
— Позвольте познакомиться с вами. Ротмистр фон Пфеффер.
Прохор поморщился. Обменялись друг с другом напряженными взглядами. Оба слегка улыбнулись: Прохор иронически, ротмистр — чуть подхалимно. Высокий блондин, голубые глаза, бачки, длинная сабля катается на колесике по полу, чиркает пол.
— Его превосходительство собирается заглянуть как-нибудь к вам лично.
— Зачем?
— Интересуется.
— Вот пожар был. Прошу садиться.
— Да, дым, я вам доложу, на всю губернию. Даже у нас, — двусмысленно сказал ротмистр.
— Пожар этот стоит мне больше трехсот тысяч.
— Да что вы? — И колесико чиркает по полу.
— Пришлось сделать большие уступки этим скотам рабочим. Черт, неприятность. Черт!..
— Н-да… Я вам доложу, это н-да-а… Теплый вечерний час. Чайный стол накрыт на веранде с выходом в зеленеющий сад. В саду над кустами малины, « окапывая их, работал садовник. Ему помогали сопровождавшие ротмистра Пряткин — Оглядкин. Унтер Поползаев дежурил на кухне. Карл Карлыч один выходить опасался: новое место, глушь. Чай разливал сам Прохор Петрович. Попискивали кусучие комарики. Карл
Вдруг, вдали, с ветерком — «многолетие». Все гуще и громче. Карл Карлыч перестал брякать ложечкой.
— Что это?
— Дьякон… Купается, должно быть. Верстах в трех…
— Ах, дьякон… Ферапонт, если не ошибаюсь? Из кузнецов?
— Он самый… А ты как же это… Карл Карлыч выпустил дым из одного, из другого уголка бритого рта, сказал:
— Списочки-с… Н-да-с…
А с ветерком долеталовсе гуще, все выше, все крепче;
— Благодетелю наше-е-му-у… Хозяину Про-о-охору… Гро-о-омову.
— Голос, я вам доложу, феноменальный, Ротмистр, гремя шпорами и подергивая левым плечом, разгуливал по веранде.
— Да… Это жена все… А я.., знаете.., так…
— Что, неверующий? — подмигнул гость хозяину.
— Да нет… А так как-то.., знаете, дела…
— Ну-с, а вот Протасов? Он как насчет..
— Великолепный человек…
— Да, человек изумительный. С рабочими ладит, нет? И вообще…
Прохор Петрович смутился, обдумывал, боялся хитрых ловушек.
— Да, ладит с людьми, — ответил он. — Если б Протасов не умел ладить с рабочими.., я б тогда его в три шеи.
— Я удовлетворен, — сказал ротмистр двусмысленно, подняв правую белобрысую бровь.
Прохор подарил ему ящичек гаванских сигар.
— Спасибо, спасибо… Ну, что ж…. Вы — это мы, так сказать, а мы — это вы. — И, щелкнув шпорами, Карл Карлыч откланялся.
Вскоре кой у кого произведены были обыски. Брошюрки, подписные листки, нелегалыцинка. Кой-кто схвачен. Прохор отвел особое помещение для арестованных. Накопят с десяток — и вышлют.
Допрашивался техник Матвеев, двое-трое рабочих, десятник подрывных работ, выборный староста барака № 5 старик Аксенов и, для отвода глаз, Наденька.
Ротмистр обычно вел допросы очень мягко, нащупывал нити и всех поражал, что знает до тонкости местные условия жизни, настроение рабочих, всех крикунов, «говорильщиков», знает и Гришу Голована и Книжника Петю. Словом, у него своих собственных нитей целый клубок.
Получив острастку, «говорильщики» подтянулись, стали ловчиться, хитрить. Петя обрился и по фальшивому паспорту служит теперь на дорожных работах: вяжет фашинник, тешет колья, помалкивает.
Техник Матвеев однажды отвел Протасова в кусты; долго ходили вдоль берега, вели беседу.
— Да, пожалуй, для забастовки момент упущен, — сказал Протасов, прощаясь с Матвеевым.
— Почему?! — возразил тот. — Нисколько.
Только надо учесть настроение рабочих и не расхолаживать их. Борьба — так борьба…
Протасов поморщился.
Карл Карлыч — из остзейских баронов — был предан престолу российскому. Он жил вблизи церкви, в новом доме, вверху. А в нижнем этаже два взвода солдат.
Жалованье получал от казны, а за особые услуги от Прохора Громова. Сделал визиты мистеру Куку, семейным инженерам, судье, отцу Александру и приставу.