Угрюмое гостеприимство Петербурга
Шрифт:
Княгиня Марья Алексеевна усмехнулась. Она была одна, никто ее не слышал. Но тем не менее она не переставала язвить и жеманничать, куражиться, острить. А ведь Андрюша — он был единственным, рядом с кем она могла почувствовать себя слабой, почувствовать себя женщиной, которая нуждается в поддержке и защите, женщиной, которой нужен храбрый рыцарь… Это было тридцать пять лет назад!
За это время сердце Марьи Алексеевны изрядно зачерствело, и она не могла не признаться самой себе, что сама приложила к этому львиную долю усилий. Да и какой теперь смысл от этой любви? Конечно, глупо думать,
Это всего лишь глупость, блажь.
Однако Марья Алексеевна от самой себя не могла утаить ощущение взволнованного трепыхания влюбленного сердца. Ей было семьдесят, и она была по уши влюблена. Однако радоваться этому она боялась, поскольку в таком возрасте сердечные переживания могут привести к летальному исходу.
На следующий после бала день Андрей Петрович получил приглашение на ужин — от княгини.
Ужин начинался в восемь, и поэтому князь со своим prot'eg'e явились в четверть девятого.
— Князь! — усталым голосом воскликнула княгиня. — Я уж было думала, что вы сегодня огорчите нас своим отсутствием.
— Княгиня, я не могу позволить огорчаться вам, — отозвался Андрей Петрович с едва заметной усмешкой.
Они сидели за столом вчетвером. За исключением лакеев, прислуживавших за ужином, в просторной столовой не было более никого.
Они вели какой-то светский разговор. Князь шутил, иногда кидал колкие двусмысленности в адрес княгини Марьи Алексеевны. А Марья Алексеевна проявляла живейший интерес к молодому маркизу Редсворду. Он подробно рассказывал княгине о своем происхождении, о воспитании, о родителях; рассказал, что мать его из провинциальных буржуа, что именно она обучила его русскому языку и поставила правильное произношение. Ричард сказал еще много, и все было выслушано княгиней с большим уважением и вниманием.
Когда господа откланялись, обе дамы обнаружили себя взволнованными; но если волнение Анастасии было страстным, трепещущим и полным надежды, то волнение Марьи Алексеевны было испуганным, напряженным. Она понимала, что, каково бы ни было ее прошлое, что бы ни связывало ее с князем Андреем Петровичем, теперь уже поздно. Кроме того, она не могла не отметить, что Суздальский однажды сказал неправду, или, проще, солгал. Ведь он торжественно поклялся, что леди Глостер отнюдь не похожа на Елену Семеновну. Теперь же Марья Алексеевна точно знала: она была матерью Ричарда.
И раз Ричард был плод греховной связи герцога Глостера и жены графа Воронцова, то он никак не мог стать мужем Анастасии. А раз о браке речи быть не может, их общение необходимо пресечь.
Дорогому Читателю будет отрадно узнать, что вопреки стараниям Марьи Алексеевны Ричард и Анастасия виделись на балах и светских раутах, где иногда имели счастливые минуты оставаться наедине и предаваться поцелуям. Но дабы не загружать пытливый ум Читателя невообразимо скучным описанием этих встреч, мы не будем подробно останавливаться на них.
Стоял поздний ноябрь.
На
Марья Алексеевна сидела в гостиной своего дома на Никитской улице.
Она думала о маркизе Редсворде. Этот юноша бесспорно был человек честный и благородный. Он был древнего и очень знатного рода, богат, к тому же блестяще образован, красив, воспитан и обходителен. Не было ничего удивительного в том, что Анастасия влюбилась в него.
Но он же бастард. Его мать сбежала от законного мужа. Его отец вероломно предал своего друга. Он сын своих родителей. И Глостер, и Елена Воронцова тоже производили впечатление людей честных и благородных, однако они совершили поступок подлый, постыдный.
Брак княжны Демидовой с маркизом Редсвордом — позор. А позора для своей семьи Марья Алексеевна допустить не могла.
Громкий и уверенный стук в дверь прервал ее размышления.
— Entrez-vous [65] , — произнесла княгиня Марья Алексеевна.
65
Войдите (фр.).
Дверь открылась. На пороге стоял князь Андрей Петрович.
Прямой и спокойный, он вошел в гостиную, закрыл за собой дверь и опустился в кресло подле княгини.
— Андрей Петрович. — Княгиня изобразила радость на лице.
Князь серьезно посмотрел на нее:
— Здравствуй, Маша.
— Много лет прошло с тех пор, как вы называли меня так, Андрей Петрович, — холодно отозвалась княгиня Марья Алексеевна.
— И не было ни дня, чтобы я не вспоминал о тебе. — Старый князь был не способен говорить страстно, однако в его ровном голосе проскользнула тень возбуждения.
— И вспоминали, вероятно, всякие гадости, — ехидно улыбнулась княгиня.
— Я вспоминал те времена, когда мы любили друг друга, как ты собиралась стать моей женой, как мы были счастливы вместе. Ты помнишь?
— Прошу прощения, князь, это, видно, вам приснилось, — рассеянно покачала головой Марья Алексеевна.
— Ты пытаешься спрятаться за маской бесстрастия, хочешь показаться твердой и сильной, однако я знаю, какая ты на самом деле, — ласково произнес Суздальский. — Я знаю, что сейчас ты сидишь с безмятежным видом, а сердце твое стучит, словно турецкий барабан.
— Неужели? — Во взгляде Марьи Алексеевны был лед, но сердце ее в эту минуту горело, словно сжигаемое адским пламенем.
Андрей Петрович неспешно встал с кресла, плавно подошел к Марье Алексеевне и крепко поцеловал княгиню в губы. Затем он выпрямился и нежно посмотрел на нее.
— Андрей… — у Марьи Алексеевны захватило дух, — Андрей Петрович, вы… вы просто наглец! Да как вы… как вы посмели?!
— Уже больше тридцати лет я не целовал тебя, Маша.
— Уже больше тридцати лет… — эхом отозвалась княгиня. — Неужели так много? — Взгляд ее сделался нежным, в нем смешались счастье и горечь. — Андрей…