Уходила юность в 41-й
Шрифт:
— Как, разве это — не Сула?
— Ого, до Сулы еще топать! — проговорил он и, вытаскивая из-под себя одеяло,
сказал: — Ты совсем дойдешь в мокром плаще. Дрожишь, как цуцик. На-ка, переодень.
И выпей вот, — он протянул флягу. — Авось быстрей согреешься.
Когда совсем стемнело, пошел вместе с ними. Шагали по полям и низинам.
Безудержно клонило в сон, но я держался. Под утро сделали короткий привал.
Сверившись с топографической картой,
— Перед нами хутор Дрюковщина, рядом — урочище Шумейково.
Эти слова услыхал сквозь тяжелую дрему. В сновидении мелькали Груня и Галя и,
называя их по именам, я ошибался. Своим певучим голоском Груня укоряла: «Ухажерку
нашел на фронте! Эх ты!» А когда возникла Галя, я слышал, как она говорила с грустью
и надеждой: «Доживите [138] до своей встречи, друзья мои!» Но голоса их заглушал
лязг гусениц, и девчата в один голос отчаянно кричали: «Защити же нас от этих
железных гадин! Ты ж мужчина!» Я отвечал: «Вот они показались, видите? Уходите, а
мы их встретим, сейчас они получат свое!»
Между тем во сне или наяву я услышал над головой:
— Это ж командир третьей батареи. Вставай, скиталец!
Протирая глаза, я сердито ответил:
— Жду танки. Отстаньте!
— Так они на подходе. Бежим отсюда, скорей!
Вглядываюсь в знакомое лицо. Передо мной старший лейтенант Касьяненко,
командир штабной батареи нашего полка! Откуда он взялся? Но он по-прежнему
торопит: «Быстрей, быстрей! В хуторе укроемся. Иначе танки раздавят!»
Из-за деревьев выглядывали крестьянские постройки. За ними проступала темная
гряда рощи. Огородами миновали хутор. Направились в заросли, но нас остановили
словно из-под земли выросшие патрули: «Сюда нельзя! Ваши документы!»
Позади нарастал грохот танков. Вместе с патрулями мы спустились в заросшую
кустарником низину. Что же, подумалось, ожидает нас тут? Вынул из кобуры пистолет и
с горестью заметил, что в его барабане оставалось лишь два патрона.
...Через час начался бой. К хутору подошли немецкие танки и бронетранспортеры
с автоматчиками. Под непрерывным обстрелом мы метались по рощице, укрываясь в
овражках и за деревьями. Неожиданно я увидел, как неподалеку в овраге показались
командиры с яркими генеральскими петлицами на шинелях, и среди них — Кирпонос и
Потапов. Но опять передо мною выросли патрули в фуражках с зелеными околышами.
Вежливо и вместе с тем настойчиво они как бы просили: «Это ж не ваш, товарищ
лейтенант, участок. Обороняйте свой!»
Я недоуменно повернул
Видел, как каждый, проверяя оружие, поправляя перед собой импровизированные
брустверы, готовился к схватке, и общая опасная обстановка захватила вконец. Над
рощицей нависла звенящая тишина.
Но вот захрипел картавящий голос: «Сдавайтесь на [139] милость
Великогермании. Будете довольны и сыты. Сдавайтесь! Времени на размышление даем
мало!»
В ответ раздалось: «Отвечаем, гады, до установленного времени. В атаку,
товарищи! Победа или смерть! Ур-ра!»
Не смолкала ружейно-пулеметная пальба, коротко и резко ухали наши пушчонки.
Увидел, как слева в атаку пошли генералы с винтовками наперевес. Охватил
необыкновенный порыв. Я рванулся вперед. Вокруг неслось, нарастая: «Ур-ра! Ур-ра!»
Но вдруг перед глазами все померкло, лицо опалило жаром. В ноги ударило тупым,
тяжким. Сознание мое померкло...
Очнулся я от режущей боли и сразу не мог понять, что происходит. Я с огромным
усилием поднялся на локти и увидел: какие-то люди стаскивали с меня сапоги. Это ж
фашисты, враги! Бросил руку к кобуре. Но один из фашистов вскочил и ударил меня
сапогом в живот. Другой, орудуя большими телефонными плоскогубцами, сильно
дернул сапог с левой ноги, я закричал от боли, проваливаясь в беспамятство...
* * *
На имя моей матери в поселок под Рязанью пришло такое извещение:
«Главное управление кадров НКО СССР на ваш запрос сообщает, что ваш
сын, Сонин Н. Т., в списках убитых, раненых и пропавших без вести не
значится».
3
Через неделю после описываемых событий, в конце сентября 1941 года, под
Пирятин придет чекист Иван Копенкин со своим отрядом. Он увидит вместо селений
пепелища, бесчисленные остовы сожженных и исковерканных автомашин, и всюду —
трупы, трупы, людские и конские. Страшная картина жестоких и бессмысленных
разрушений.
Чуть больше года назад Копенкин заканчивал свою службу на погранзаставе в
Татар-Бунарах — местечке, прославившемся геройским восстанием бессарабских
крестьян. Копенкин гордился тем, что восстанием руководил его земляк —
мужественный большевик Андрей Клюшников, родом из рязанского городка Сапожок.
[140]
Друзья из местных жителей советовали Копенкину остаться после службы в
Татар-Бунарах, где улочки и хаты прячутся в тени виноградных лоз, а люди никак не