Уходите и возвращайтесь
Шрифт:
Татьяна, ты сейчас далеко, и мне легче оценить все, что произошло между нами. И в то же время ты так близка мне, что я не пишу, а разговариваю с тобой. И мне многое надо тебе сказать. А главное — прости меня, я вел себя как идиот. Я люблю, боюсь за тебя и переживаю. Мне страшно — вдруг с тобой что-нибудь случится! У меня никогда не было друзей. Настоящих. В училище я приобрел их. Это Славка, Алик, Миша, Ленька Коренев и другие парни, которые в любую минуту — в них я уверен, как в самом себе, — протянут руку помощи и не бросят в беде. Я понял, что не сложность натуры,
Через несколько дней ребята разъехались по домам.
В аэропорту было весело и оживленно. Гремел репродуктор, возвещая о прибытии и отправлении самолетов, взад и вперед сновали неугомонные пассажиры, сидя на рюкзаках, под гитару во весь голос распевали озорные песни ребята из студенческих строительных отрядов.
— Предлагаю по кружке пива, — сказал Славка. — На дорогу это не повредит.
Ребята выпили пива и погрустнели. Год, который остался за плечами, не прошел даром. Каждый из них расстался с последними иллюзиями, сделал переоценку ценностей, что-то приобрел, и это приобретение, как выразился бы Ленька, было отнюдь не материального порядка. Нелегко расставаться — даже на время, — когда позади месяцы упорного, кропотливого труда, первых и самых трудных полетов, которые сделали их духовными близнецами, тревог и разочарований, удач и побед. Ребята повзрослели. Видик у них, правда, был совсем мальчишеский, некоторые не знали еще, что такое бритва, но это были уже мужчины — они обрели крылья.
— Ну, что ты приуныл? — Славка толкнул Никиту, который украдкой поглядывал на вращающиеся двери аэровокзала, и улыбнулся. — Ждешь?
— Жду, — признался Никита.
— Не горюй, старик. Она напишет. Меня чутье никогда не подводило.
«Начинается посадка на рейс № 421…» — прогремело из динамика.
— Мой. — Черепков поправил фуражку, ремень и, одернув гимнастерку, приосанился. Форма на нем сидела отлично. То ли он ушил ее, то ли поправился, трудно сказать, но только теперь к его виду не придрался бы даже Харитонов.
— Привет Одессе. — Никита пожал Алику руку и дружески подмигнул.
— Спасибо, — сказал Алик, — но я там долго не задержусь.
— А куда ж ты денешься? — удивился Никита.
— В Киргизию, старик. Я все-таки хочу пройти по этому проклятому карнизику, должен пройти.
— Понятно, — сказал Никита. Он вспомнил свой ночной разговор с Аликом, и где-то в глубине души у него родилось теплое и нежное чувство к этому нескладному парню, которого по глупой случайности чуть было не отчислили из училища, и впервые подумалось, что Парашют своего добьется и когда-нибудь действительно станет испытателем.
Через полчаса улетели Сережка с Ленькой, а когда подошла очередь Никиты, он беспомощно оглянулся и, не заметив в дверях знакомой фигуры, сник.
— Ничего, — сказал Славка, выталкивая друга на
ГЛАВА XII
— Кто там? — Голос был хрипловатый, по-юношески ломкий, но Никита сразу узнал его, он просто не мог не узнать, хотя не видел брата два с лишним года.
— Из газоуправления.
Дверь распахнулась. На пороге в трусах и майке стоял Димка — повзрослевший, возмужавший, с заспанным лицом и взъерошенными волосами.
— Ты?!
— Султан турецкий, — сказал Никита, испытывая непонятное смущение и неловкость, словно бы он входил не к себе домой, а в чужую незнакомую квартиру. — Все дрыхнешь?
— Не ворчи, — виновато улыбнулся Димка, натягивая джинсы. — Голос совсем как у отца стал.
— Дома? — насторожился Никита.
— На даче. Их воздух, видишь ли, городской не устраивает, гари, говорят, много, дыма.
— Здравомыслие — отличительная черта наших родителей.
Никита прошел в свою комнату и осмотрелся. Все на месте, как будто он и не уезжал. Стол, за которым он занимался, скрипучий диван, на котором он вертелся по ночам, читая и думая о своем будущем, старенький шкаф и полки с книгами. Их стало значительно больше. На стене — боксерские перчатки, несколько крупных фотографий, запечатлевших бои лучших боксеров сборной Советского Союза. Олимпийский чемпион Владимир Сафронов… Трехкратный чемпион Европы Андрей Абрамов… Лемешев… Лицо последнего парня было удивительно знакомым. Он стоял на верхней ступеньке пьедестала почета, вскинув в приветствии руки и криво улыбаясь — левая бровь была заклеена лейкопластырем. Через плечо — алая лента чемпиона, на груди — медаль.
— Никак, ты? — с восхищенным недоумением пробормотал Никита.
— Собственной персоной, — не без гордости заметил Димка. — Чемпион Поволжья.
— И ты это серьезно?..
— Сегодня у меня финальный бой. Если выиграю, стану чемпионом РСФСР. Среди юношей, конечно.
— Во сколько?
— Что? — не понял Димка.
— Бой.
— В шесть.
Никита озадаченно посмотрел на мускулистую фигуру брата.
— А как же парашютный спорт?
Димка сморщился, как от горького, и махнул рукой:
— Не приняли — я и плюнул на них. А переквалифицироваться… теперь поздно. Будем завтракать?
— Можно, — согласился Никита.
Через полчаса братья уже сидели за столом на кухне, ели прямо со сковородки яичницу, бутерброды, пили молоко.
— А ты мою комнату прочно абонировал, — сказал Никита.
— Тебя ж вечность не было, — смутился Димка. — Занимай отцовский кабинет. Он, по всей вероятности, на даче до глубокой осени обосновался. Между прочим, когда ты к ним собираешься?
— Завтра.
Димка залпом выпил бутылку молока и похлопал себя по тугому, как барабан, животу.
— Порядок, — сказал он удовлетворенно. — К вечеру буду в форме.
— У тебя серьезный противник?
Димка смахнул со стола грязную посуду и, встав в стойку, провел короткий и стремительный бой с тенью.
— Достойный, как пишут в газетах в таких случаях. — Он подсел к брату, глянул на него исподлобья и задумался, растирая кисти рук.
— Поговорить хочешь? — заметив его нерешительность, спросил Никита.