Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965

Медведев Дмитрий Александрович

Когда Черчилль в свое время размышлял над событиями четвертьвековой давности, особенно драматичным ему представлялась отставка с поста премьер-министра Франции в 1920 году выдающегося государственного деятеля Жоржа Бенжамена Клемансо (1841–1929). «После того как победа была одержана, Франция оказалась на взгляд иностранца неблагодарной, она отшвырнула Клемансо в сторону и как можно скорее занялась старыми партийными играми», – такими словами охарактеризовал он падение «Тигра»⁴⁰. Теперь, в 1945 году, ему казалось, что он повторяет судьбу великого предшественника. Неужели так принято, что призванный к решению проблем во время кризиса лидер отправляется в изгнание бывшими последователями после достижения поставленных целей? Но кто как не он должен был понимать безжалостность истории. Встают новые проблемы, требующие новых подходов и руководителей новой формации. Черчилль сам подчеркивал эту неприятную закономерность в своем давнем сочинении – романе «Саврола», описывая, что «когда победа висела на волоске», его главный герой «был незаменим»,

а «теперь народ готов был обходиться без него»⁴¹.

И все-таки поражение на выборах повергало в уныние, наводя на мысль, что в изменившихся условиях, в борьбе между массой и индивидуальностью, победила масса. Словно предчувствуя падение, Черчилль вспомнил в мае 1945-го свою старую реплику периода 1920-х годов: «Борьба гигантов закончилась, начались ссоры пигмеев»⁴². Только теперь она приобрела следующий вид: «Когда орлы замолкают, начинают тарабанить попугаи»⁴³.

Какие бы социальные сдвиги ни происходили, насколько бы закономерны ни были исторические процессы, но определенная вина в постигшем Консервативную партию провале лежала и на самом Уинстоне Черчилле. Он слишком уверился в предстоящей победе, допустив серьезные ошибки в избирательной гонке. Его главный просчет состоял в том, что он не понял притязаний обычных граждан, жаждавших изменений и решения насущных социальных проблем: нехватка работы, недостаток продовольствия, отсутствие жилья. Черчиллю, который провел шесть последних лет в водах международной политики, эти проблемы не были интересны, либо у него на них просто не хватало времени. И теперь, когда победа над континентальным противником была одержана, он если и касался в своих предвыборных выступлениях злободневных социальных тем, то делал это настолько архаично, что причинял себе и своей партии больше вреда, чем приносил пользы.

В отличие от конструктивного и практичного подхода лейбористов, построивших свою программу «Давайте смотреть в будущее вместе» на внедрении системы социального страхования, создании Национальной службы здравоохранения и национализации ключевых отраслей промышленности, избирательную кампанию тори отличал нигилистический характер с отчаянной критикой социализма и отсутствием собственных предложений по реформированию общественного устройства.

Черчилль давно выступал против левого блока, и в этом формате политического противоборства он чувствовал себя словно рыба в воде. Уверенность – хорошее качество, особенно для лидера, но чрезмерная вера в себя способна притупить чувствительность и осознание надвигающейся опасности. Упование несокрушимостью – коварный синдром политической жизни, нередко предшествующий грубым просчетам и их болезненным последствиям.

Черчилль увлекся собственной риторикой и оступился. В критике социализма он переступил черту, вызвав заслуженное неодобрение избирателей. В частности, во время выступления по радио 4 июня он потряс общественность, заявив, что «никакое социалистическое правительство, контролирующее все сферы жизнедеятельности и экономики страны, не сможет позволить себе мириться с публичным выражением недовольства в форме неприкрытой, резкой и жестокой критики; ему придется прибегнуть к помощи своего рода гестапо»⁴⁴.

Перед тем как произнести эту речь, Черчилль показал текст выступления супруге. Клементина попросила удалить «отвратительное» упоминание гестапо⁴⁵. Но он отказался, предпочтя оставить текст без изменения, чем вызвал негодование радиослушателей. Достопочтенная публика не смогла понять и признать столь оскорбительных заявлений в адрес лейбористов, со многими из которых Черчилль в течение пяти лет успешно работал в коалиционном правительстве. «О чем он только думал, когда сказал о гестапо», – сокрушался литературный критик Рэймонд Мортимер (1895–1980). «Я очень расстроена этим неудачным выступлением», – возмущалась поэтесса и романист Вита Сэквилл-Уэст (1892–1962), восхищение которой британским премьером «граничило с поклонением»⁴⁶.

Черчилль разошелся с электоратом не только в злосчастной аллюзии. Он в очередной раз использовал тяжелую артиллерию красноречия, направив ее целиком против крепости социализма. Последняя рассматривалась им как главный антагонист свободы, неотделимый «от тоталитаризма и слепого поклонения государству». Он пытался доказать, что социализм ведет борьбу «не только с частной собственностью во всех ее проявлениях, но и с любыми проявлениями свободы». По его словам, социализм ограничивает право «дышать свободно», жить «не боясь, что тебе зажмет рот или нос грубая и жестокая рука тирании». В его представлении социализм был грозной машиной, указывающей рядовому гражданину, «где ему работать, над чем ему работать, куда ему можно идти и что ему можно говорить, каких взглядов ему придерживаться и в какой форме их выражать, в какую очередь вставать его жене, чтобы получить назначенный государством паек»⁴⁷. Черчилль изобразил картину, достойную пера Оруэлла, но в глазах обывателей, как ему указала собственная дочь Сара (1914–1982), социалистический строй не был столь отвратительным. «Социалистические идеи нашли практическое применение во время войны, не причинив вреда и принеся много пользы», – объясняла она⁴⁸.

Негативное влияние на положение лидера тори оказывал и тот факт, что, предаваясь крупнокалиберной критике, он не предлагал ничего нового. В то время как все

ждали перемен к лучшему, Черчилль выступил поборником традиций. Одним составом переходного правительства с распределением министерских портфелей между реакционными тори 1930-х годов он недвусмысленно дал понять, что его курс во внутренней политике определяется стандартами десяти-, а то и двадцатилетней давности.

Ошибки премьера во время избирательной кампании 1945 года были серьезными, но не менее серьезным был и настрой электората, также оказавший значительное влияние на результат голосования. Британцы отказали в доверии существующему правительству не в июле 1945-го и не в мае. Они давно уже выражали недовольство проводимой тори социальной политикой, все больше поддерживая в военные годы левый блок. В то время как авторитет самого Черчилля был непререкаем [2] популярность возглавляемой им партии уступала рейтингам лейбористов. За пять месяцев до проведения выборов британцы на 20 % больше отдавали предпочтение партии Эттли, чем тори. И хотя к июлю 1945 года превосходство лейбористов сократилось до 8 %, Черчилль вступил в борьбу с противником, силу и возможности которого недооценивал⁴⁹. Когда он спросил фельдмаршала Уильяма Джозефа Слима (1891–1970), как, по его мнению, будут голосовать солдаты, на которых приходилась почти пятая часть всех избирателей, тот без экивоков ответил: «Девяносто процентов за лейбористов». – «А что остальные десять?» – недовольно выдавил Черчилль. «Они вообще не будут голосовать», – заявил Слим⁵⁰.

2

В феврале 1945 года удовлетворение деятельностью У. С. Черчилля на посту премьер-министра выразило 85 % респондентов; в апреле – 91 %; в мае, после роспуска коалиции и формирования переходного правительства – 83 %.

Выборы 1945 года лишний раз продемонстрировали наступление новой эпохи, в которой один больше в поле не воин. И то, что случилось с Черчиллем, в свете происходивших метаморфоз очень показательно. Даже потерпев унизительное и оскорбительное поражение, он продолжал оставаться популярным и любимым в народе. В каком бы городе во время избирательной кампании он ни появлялся, его неизменно встречали тысячи восторженных почитателей [3] . Но в том-то и заключалась трансформация, что когда миром стали править обезличенные процессы, все эти экзальтированные и переполненные эмоциями сцены, если и оказывали влияние, то не на народное волеизъявление, а на самообман политиков, желающих оставаться в центре внимания. Британцы искренне приветствовали своего спасителя, и так же искренне шли голосовать против возглавляемой им партии. Не потому, что они были против военного лидерства Черчилля. Просто они не хотели видеть его во главе послевоенного правительства, считая, что лейбористы лучше справятся с решением насущных задач.

3

Любовь толпы – не всегда контролируемое явление, порой приводящее к эксцессам. Под конец избирательной гонки в Лондоне один из молодых людей бросил в Черчилля петарду. Заряд взорвался, не долетев до премьер-министра. Шокированный произошедшим инцидентом отец нарушителя спокойствия написал политику письмо с извинениями. Черчилль это послание не только прочитал, но и подготовил на него ответ. Его реакция была великодушной. Он считал, что главная опасность угрожала не ему, а несчастному юноше. Если бы петарда достигла своей цели и ранила политика, он бы не смог защитить обидчика от гнева толпы. «В любом случае, все хорошо, что хорошо кончается, – заключил Черчилль. – Я надеюсь, что карьера вашего сына не пострадает и он окажет настоящую помощь старой Англии»⁵¹.

Летом 1945 года фиаско потерпела Консервативная партия, но Черчилль считал, что разгром на выборах был его личным Ватерлоо. Он часто персонифицировал события. Только если раньше это помогало ему ощущать собственную значимость и способствовало укреплению душевного здоровья, то теперь подобное замыкание причинно-следственных связей на своей личности лишь усугубляло масштаб трагедии. Он жаловался, что жизнь стала для него менее интересной⁵². Он не винил народ, но все равно испытывал злобу. И эта желчь не замедлила проявиться в отношениях с близкими. «Не могу этого объяснить, но в нашем несчастье, вместо того чтобы поддерживать друг друга, мы, наоборот, все время ссоримся, – жаловалась Клементина младшей дочери. – Конечно, во всем виновата я, но такая жизнь для меня невыносима. Уинстон настолько несчастен, что с ним невозможно совладать»⁵⁵.

Был еще один фактор, добавлявший нервозности в и без того беспокойную частную жизнь экс-премьера. После волеизъявления британского народа Черчилль оказался на улице не только в переносном, но и в прямом смысле слова. Его любимый Чартвелл был в годы войны закрыт и не мог принять спасителя нации. Купленный недавно лондонский особняк, расположенный по ныне знаменитому адресу Гайд-парк-гейт, 28, находился до октября на ремонте. Черчиллю и его супруге ничего не оставалось, как, покинув Даунинг-стрит, переехать жить сначала в отель, а затем в квартиру зятя Эдвина Данкена Сэндиса (1908–1987).