Уинстон Черчилль
Шрифт:
На фермеров: стариков, мужчин и подростков, не попавших в армию только потому, что они должны были засеять каждый клочок земли, вчетверо увеличив количество местных продуктов, заменяя ими те, что получали англичане из-за моря.
На женщин, которые, оставив семьи, работали в министерствах и над расшифровкой немецких кодов, стояли у станков и валили лес, а ночью, собираясь в женских клубах, до изнеможения делали консервы для армии.
Машина остановилась на Даунинг-стрит, где должно было состояться совещание. Черчилль облегченно вздохнул, увидев помощников
— Добрый день, господа. Что генерал? — поздоровался премьер-министр еще на улице.
— Говорят, его хотят назначить военным министром. Или заместителем, — ответил француз в чине полковника, имени которого Черчилль не мог припомнить.
— И повесить на него всех собак? Ответственность за поражение? Он готов к этому? — резко бросил англичанин.
— Де Голль не имеет выбора. Точнее, не будет иметь, если вы ему не поможете, — сказал второй из французов, наклонившись к уху премьер-министра.
— Что нужно вашему упрямому генералу? Говорите без обиняков, нет времени на дипломатию, — мотнув головой, спросил Черчилль.
— Правительство склоняется к сдаче Парижа и капитуляции. Но генерал просит господина премьер-министра предоставить несколько британских кораблей, — француз снизил голос.
— Зачем?! — воскликнул Черчилль так, что эхо прокатилось по всем коридорам здания.
— Для эвакуации французского правительства в африканские колонии. По мнению генерала, это единственная возможность избежать формальной капитуляции, — снова вмешался в разговор полковник.
«Франсуа, его зовут Франсуа! Но фамилия… Черт возьми, не помню», — подумал Черчилль. Он резко остановился.
— Африка? А как насчет Лондона?
— Это невозможно! У вас, например, польское правительство в изгнании! Кто с ним считается? Франция на такое не пойдет! Наше правительство будет торговаться даже за призрачную независимость, хоть в одном городе, — ответил тот самый Франсуа.
— Есть идея… Фантастическая. Жест отчаяния, но может сработать. Вопрос в том, что важнее для вашего правительства — сохранение собственного достоинства или возможность сохранить достоинство Франции?
Черчилль не знал, как выразиться точнее. Но понимал, что должен это сделать; сделать сейчас, не советуясь с правительством, парламентом, народом, королем. Сейчас или никогда.
— Объяснитесь, пожалуйста, — попросили оба француза. Наступила тишина.
— Как насчет того, чтобы Великобритания и Франция заключили союз? Стали единым государством — временно, до конца войны, — подчеркивая каждое слово, сказал Черчилль. — Это утрата суверенитета государства, однако и мы его лишимся. Вопрос простой: Франция потеряет независимость с Гитлером, а она ее потеряет с Черчиллем.
Пораженные французы не знали, что и ответить. Хорошее это предложение или плохое? Реалистичное или фантастическое? Приемлемое или нет? Но, безусловно оно было оригинальным.
— Такого французское правительство
Черчилль почувствовал, что у хитрых французов есть еще некий козырь в рукаве, в отличие от него, уже бросившего карты на стол.
— А если нет? — Черчилль развел руками, показывая широкие ладони, знак того, что в такой ситуации он ничего не скрывает и ожидает того же от союзников.
— В этом случае генерал де Голль просит у вас единственный самолет — чтобы вылететь с пока свободной территории Франции в Лондон, — прошептал дипломат ему в ухо.
— Что он собирается здесь делать? — так же тихо спросил Черчилль.
— Генерал готов возглавить вооруженные силы свободных французов, эвакуированных из Дюнкерка. Готов воевать совместно с британцами везде, где возникнет необходимость и возможность. Он также будет просить вас о доступе к средствам массовой информации. Радио, газеты… — пояснил француз.
— Да, понимаю. А осознает ли господин де Голль, что в таком случае его объявят предателем? Ваш Петен, который собирается назначить генерала заместителем военного министра — сам это и сделает, — даже зная ответ, Чечилль чувствовал себя обязанным задать этот вопрос.
— Генерал предупредил, что вы спросите об этом. И просил передать — да. Потому что для него важнее честь французов, чем его собственная репутация во Франции. Оккупированной Франции. Он готов возглавить Движение Сопротивления. И здесь, и на континенте, — заверил полковник, прищурив глаза в ожидании реакции.
— Пока я не стану выносить на совещание вопрос об унии с Францией. Но прошу передать генералу де Голлю мое предложение. Пусть он проведет консультации с маршалом Петеном и другими. Если будет теоретическое согласие — мы сделаем все быстро. Документы, конференция, все что необходимо.
Подходя к залу совещаний, Черчилль развернулся на каблуках.
— Если же нет, генерал де Голль получит самолет. Но один. И я не даю гарантий, что он и его семья долетят живыми в небе, которое кишит «юнкерсами» и «штуками». Поезжайте сейчас, не теряйте времени. Совещание пройдет без вас, вы важнее во Франции. Прощайте, господа, и я буду ждать добрых вестей, хотя в наше время их нет… Поезжайте, и да благословит вас Бог. Я буду молиться за вас. Ведь есть в жизни минуты, когда молятся все, даже атеисты.
«Отличная фраза для речи, отличная! Нужно ее не забыть! Где-то точно пригодится», — подумал Черчилль. И он произнесет ее ровно через год — в июне 1941 года, когда Гитлер атакует СССР, своего сегодняшнего «партнера». Но пока Черчилль об этом не знает. Сейчас он открывает двери зала и сразу переходит к актуальным вопросам.
— Поздравляю вас, господа. Поздравляю и напоминаю: хотя нам удалось вывезти из Дюнкерка армию, это не победа. Это Божий промысел! Однако позвольте заметить: войны не выигрываются капитуляциями…