Уинстон Черчилль
Шрифт:
Далее — пустота. Он чувствует, как его дергают за рукав. Приоткрывая один глаз, Черчилль видит склонившееся над ним грязное молодое лицо. И снова пустота. «Трясця» — слышит, но не понимает странный и для англичанина, и для бура окрик. Чувствует, как его хлопают по щекам, снова видит это лицо. Мужчина обращается к нему на ломаном английском:
— Не офицер? Не солдат?
Черчилль мотает головой, видит, что лежит в канаве. Ощупывает тело, ноги… Садится, осматривает себя. Крови на одежде почти нет, боли тоже — только в голове как
— Юрко! — рявкнул кто-то над ухом Уинстона, добавив несколько слов на незнакомом языке, как будто славянском.
«Поляки? Русские? Сербы? Я в Южной Африке или…?» — мысли Черчилля путались.
Молодой мужчина, на которого обратил внимание Черчилль, махнул рукой влево — не к военнопленным, дескать. Он почувствовал, как его подхватили сильные руки и встряхнули, толкая к группе железнодорожников. «В расход!» — услышал он и, не понимая значения восклицания, осознал, что сейчас его, офицера британской армии и сына министра Ее Величества, пристрелят как собаку.
— Проше пана… Спасибо… Добрый день, — начал он, выковыривая из глубин подсознания все вежливые славянские слова, которые он слышал хоть раз в жизни.
Он потянулся к нагрудному карману, но молодой усач, очевидно, командир этой бригады, подскочил и слегка ударил его по руке.
— Позвольте, я взгляну, — насмешливо сказал он на плохом английском.
— Документы, — выдохнул Черчилль.
— Я вижу, — так же издевательски ответил парень.
Когда он развернул удостоверение корреспондента, его лицо внезапно стало серьезным, а из-под темных, припорошенных песком и порохом бровей, блеснули умные серые глаза.
— Журналист? — в его голосе была смесь уважения и недоверия.
— Да-да! «Морнинг пост», — закивал Черчилль.
— «Чур-чилл», — прочитал славянин его фамилию и тихонько засмеялся. — Да? Ты Чурчилл?
— Черчилль, — поправил наш герой. — Уинстон Черчилль.
— Ого! — воскликнул славянин. — Прямо как министр!
— Это мой отец! Но он уже не министр. Отец умер четыре года назад, — уточнил Уинстон.
Мужчина, которого все называли «Юрком», почесал затылок рукоятью пистолета. Едва заметным кивком, он отправил Черчилля к группе, стоявшей справа.
— В лагерь поедешь. Со мной, — бросил славянин.
Военнопленных вместе с Черчиллем загнали в единственный уцелевший вагон. Сквозь закрытые двери британцы ясно услышали команды на неизвестном языке. Затем прозвучало несколько десятков выстрелов, криков — и все стихло.
— Кто это? — шепотом спросил Уинстон знакомого офицера.
— Это бригада Юрия Будяка. Говорят, он злой, как черт. Собрал бригаду из разных иностранцев, желающих повоевать на стороне буров. Здесь много таких сборных партизанских бригад, — шепотом ответил тот.
— Но это не их война! — изумился
— Наверняка каждый имеет свои причины в ней воевать. Я даже не знаю, кто он, этот Будяк. Говорят, из России, но… Может, поляк, который понимает, что воевать за независимость Польши бессмысленно. Или еще кто-то… В России много народов живет.
Двери тяжело отъехали, и в вагон заглянул руководитель отряда. Встретившись глазами с Черчиллем, он приказал ему выйти и протянул флягу с водой.
— Пусть моим товарищам тоже дадут пить, — сказал Уинстон. Почему-то он чувствовал, что его просьбу выполнят.
И только убедившись, что остальным дадут промочить горло, Черчилль схватил флягу и жадно глотнул теплой воды. Славянин смотрел на него пристально и с любопытством.
— Лорды — такие же люди, как и остальные, — заключил он и протянул руку. — Юрий Будяк.
— А вы откуда? — поинтересовался Черчилль. — Вы поляк или русский?
— Ни первый, ни второй — подвижное лицо Юрия дернулось, будто он укусил лимон. — Я из Украины. Когда-то земля вольных казаков, сейчас часть Российской империи. Но я не русский, — подчеркнул он.
— Почему вы оставили меня в живых? — спросил Уинстон.
— Вы принимали участие в бою, хотя как корреспондент не имели на это права. Но я не видел вас с оружием, — сказал Юрий.
— Мой меч — карандаш, — с достоинством отметил Черчилль.
— А щит — имя папаши. Я не дикарь. Много читаю. Сам понемногу пишу… Хочу создать книгу об этой войне, — смущенно признался Юрий.
— Если мне вернут блокнот с моими записями, я смогу написать матери, брату и некоторым друзьям отца, — слегка наклонив голову и пристально глядя в глаза Юрию, сказал Уинстон.
Да, они прекрасно поняли друг друга. Славянин погрыз ноготь.
— Я напишу, что вы спасли меня, хотя могли не делать этого. Вы необычный человек, вам учиться нужно. Тогда и книга может интересной выйти, — пояснил Черчилль.
— Deal, — сказал Юрий. — По-нашему, «згода».
— Zgo-da, — повторил Уинстон. — Может, вы и отвезти письма хотите? Собственноручно?
— Пишите. Там разберемся, — ответил Юрий.
А далее — был лагерь.
«Наверное, это Юрий уже доставил мои письма. Теперь известно, что я жив. Хотя сейчас, после побега из лагеря — я в этом не уверен», — думал Черчилль в полусне, лежа в незнакомом погребе.
Сквозь прищуренные глаза он увидел свет наверху и фигуру, спускавшуюся по лестнице. «Так вот как выглядят ангелы», — мелькнула у него мысль.
«Ангел» оказался упитанным рыжеватым бородачом. У него был невыносимый южноафриканский акцент, но говорил он по-английски:
— Эй! Добрый человек! Вы кто?
— Вы британец! Слава Богу! Несколько дней назад я бежал из лагеря буров в Претории. Где я? — спросил Черчилль.
— На моей ферме, где же еще? Вы проникли в мой погреб — догадываюсь, почему. Вы ранены? — поинтересовался спаситель.