Украденные горы(Трилогия)
Шрифт:
— Просил тебя папа перед смертью простить его. Это были его последние слова. Каялся, что мучил тебя, ни в чем не повинную. Поветовый староста, который поступил с ним так несправедливо, сделал из него пьяницу. А до того он был порядочный, справедливый человек. За людей, за общество стоял, а сам попал в беду.
Я еще крепче сжал веки. Хотел, как во сне, услышать дедов голос. Уже больным, дед рассказывал мне про свою обиду, про злость на панов. Я никогда не видел старосты, но со слов деда он должен быть еще безжалостней,
«Дедушка, — мысленно обращался я к нему, — а что, как я возьму вас в пьесу? И вас, и поветового старосту. Вы бы согласились на это?»
«А почему бы и нет, — отвечал в моем воображении дед Андрей. — Хоть ты, Василько, добрым словом вспомни меня. Я о громаде заботился, защищал земляков от ненасытных зверей, что зовут себя христианами. Только не своди меня, Василечко, со старостой, а то я опять схвачу его за грудки. Так схвачу, что сдохнет в моих руках… Живым его не выпущу».
— Дедушка! — вскрикнул я на всю хату. — Так это же готовая пьеса! Вот я и запишу то, что от вас услышал.
Я обмакнул перо в чернила, склонился над тетрадкой и стал быстро записывать разговор, который, по моему мнению, состоялся между дедом Андреем и уездным старостой.
«Так за что же все-таки ты засадил меня в тюрьму, пан Енджевский?»
«А ты не тыкай, мурло. Я с тобой свиней не пас. Благодари бога, что всего десять лет просидел. Больше пальцем не посмеешь прикоснуться ко мне, мужицкая рожа».
«Не посмею? О-го-го!»
«Не подходи, мерзавец! Не то я кликну жандармов, и ты опять очутишься за решеткой».
«А я твоих жандармов в порошок истолку. Пускай только попробуют, подступятся. Как били в старину наши збойники».
«Ты что, гайдамак, пули захотел?»
«Ха-ха, пан староста! А ты разве не знаешь, что меня пуля не берет? На, стреляй!»
За этим занятием меня и застали товарищи. Я прочитал им сцену из будущей пьесы, они похвалили ее, и мы сразу взялись за работу. Второе действие должно было происходить на небе, перед райскими вратами — так подсказал Суханя, взглянув на святого Петра, висевшего перед нами на стене. Таким образом, к двум земным героям прибавился третий, святой апостол Петр, который должен был стоять с огромными ключами в руке у райских врат.
Ребята подсказывали мне, и я быстренько записывал, стараясь расставить речь действующих лиц в таком порядке, как если бы они произносили со сцены.
«Слава Иисусу, — сказал дед Андрей, кланяясь седобородому высокому старику, надо лбом которого сиял венец — признак святости. — Вы, паноньку, будете святым апостолом Петром?»
«Да, я, — ответил громовым голосом святой Петр. — А ты, человече, кто такой?»
«Я с того света, святитель. С земного. А зовут меня Андрей Юркович. Из-под Санока. Из села Ольховцы. Будьте милостивы, святой отец, впустите меня в ваш рай».
«В рай? — святой Петр с недоверием
«Да вроде бы имею, святой Петр. За людскую правду в тюрьме сидел».
«И до чего досиделся, крестьянский сын Андрей?»
«Должен признаться, святой отец, что до пьянства».
«И много пропил?»
«Половину земли, святитель. А под конец и кожух снес в корчму. Горела моя душа от обиды».
«А кто тебя, крестьянский сын Андрей, так тяжко обидел?»
«Да кто же, как не этот злодей, поветовый староста…»
«Пан Енджевский? Знаю, знаю. — Святой Петр позвенел ключиками, на этот звук приоткрылись высоченные кованые врата, в створку выглянула светлая голова ангела. — Кликни-ка, херувим, того пузатого шляхтича — Енджевского».
Тут надо сделать паузу. Святой Петр прохаживается перед вратами, поглаживает бороду, а затем спрашивает:
«Какие там новости на земле, крестьянский сын Андрей?»
«Ничего хорошего не слыхать, святой Петр. Хотел бы на пана помещика пожаловаться. Измывается над нашими сельчанами».
«Знаю, знаю, — вздохнул сокрушенно святой. — Когда-нибудь он ответит мне за вас. Придет коза до воза, замекает, просясь в рай, да я его, этого выдумщика на всякие козни, и в чистилище-то не пущу. А пока спрячься-ка, крестьянская душа, за вон той райской кущей».
В тот же миг бесшумно раскрылись врата, и из рая вышел важный, с основательным животиком, выпирающим из-под жилетки, пан Енджевский.
«Звали, мосьпане?»
«А чего это ты так задрал голову?»
«Урожденные шляхтичи все так ходят».
«Ты, Енджевский, забываешь, что здесь тебе не Карпаты и не Санок, где ты измывался над людьми, здесь рай, а в раю, Енджевский, все равны».
«Извините. Я с одним лишь паном богом признаю себя ровней. По какому делу пан Петр звал меня?»
Прежде чем начать разговор, святой Петр запирает врата и, поглаживая бороду, садится на пенек.
«А теперь побеседуем, собачий шляхтич. Отвечай: это ты упрятал в тюрьму честного хозяина Андрея Юрковича?».
«Не помню, пан Петр. И такого хозяина не помню. Я с мужиками дел не имел. У меня были слуги — жандармы, войты, — их пусть и спрашивает пан Петр».
Святой Петр подает знак, и из укрытия выходит Андрей.
«А теперь узнаешь, мосьпане Енджевский?»
Староста, конечно, узнал Андрея.
«Да, да, тот самый! Это он схватил меня, урожденного шляхтича, за грудки! — Набрасывается с кулаками на Андрея: — Прочь, прочь отсюда! Ты, гайдамак, пойдешь на самое дно адово! Вечным огнем гореть будешь за оскорбление…»
Святой Петр встал между ним и Андреем.
«Это ты, пан Енджевский, пойдешь в огонь вечный, на самое дно пекла. Потому как сюда, в рай, ты попал ошибочно. Обвел меня, старика, вокруг пальца».