Украденный трон
Шрифт:
— Работает Тайная канцелярия, — сиял Пётр, — именно так, живого в руки не отдавать.
Через несколько часов указ Тайной канцелярии был готов, написан и скреплён печатью, и Пётр самолично подписал его. Теперь он успокоился, и бледное лицо узника больше не тревожило его ума до самых трудных часов его недолгой жизни.
Через полчаса после того, как кавалькада с императором рассеялась возле дворца, в приёмные покои Екатерины проскользнул Николай Андреевич Корф. Он попросил доложить о себе Шаргородскую, и, хотя Екатерина запретила тревожить её после обеда, поскольку чувствовала себя очень плохо — приближались роды. — Шаргородская скользнула за бархатную
— Николай Андреевич Корф... Примете?
— Конечно, пусть войдёт. Да и вообще могла бы его пускать без доклада.
Шаргородская вышла в приёмную и жестом руки дала понять, что Екатерина ждёт его.
Екатерина встала, оправила на себе неуклюжие и бесформенные траурные одежды и пересела к кабинетному столику. Вяла перо, окунула его в свеженалитые чернила и приготовилась встречать своего шпиона и единомышленника.
Николай Андреевич вкатился в комнату как шар, неслышно ступая по мягким коврам.
— Матушка-государыня, — низко поклонился он.
— Николай Андреевич, что за политесы, — широко улыбнулась Екатерина. — Садитесь да рассказывайте новости, небось у вас их целый ворох. А то все меня позабыли, никто не приходит, никому нет дела до бедной женщины...
Она снова улыбнулась, бросила перо, вышла из-за стола и прошла к Корфу. Усадив его на мягкую широкую софу, она опять заулыбалась.
— А вы всё молодеете, Николай Андреевич, все наши придворные дамы по вам с ума сходят. — Все свои комплименты Екатерина старалась высказывать как можно естественнее и ласковее.
Корфа приятно позабавил комплимент царицы, но он прекрасно понимал ему цену, потому не откладывая начал рассказывать о поездке Петра в Шлиссельбургскую крепость.
Екатерина внимательно слушала, не сгоняя с лица ласковой и внимательной улыбки.
— Совсем недалеко от крепости наткнулись мы на юродивую...
Екатерина насторожилась.
— Облегчался его величество, а она тут как тут, вышла из-за кустов да и говорит: «Удавленник!»
— Совсем недавно встретилась и мне она, — перебила его Екатерина. — И знаете, подарила мне медный грошик. «Царя на коне», — сказала. Я теперь его на цепочке ношу. Как трудно, верчу в пальцах, и как будто легче становится.
Корф взглянул на Екатерину внимательнее.
— Не верите, Николай Андреевич, а он вот он. — Екатерина вытащила из-за пазухи медный грош на золотой цепочке и оттянула его, насколько могла, чтобы Корф мог его увидеть.
— А тут встреча несколько странная вышла. Император рассвирепел, да и приказал заковать её в железа, в каземат посадить.
Екатерина отправила грошик на место, запахнув на груди складки широчайшего чёрного платья.
— Зачем же, — с грустью проговорила она. — Эта юродивая зла никому не приносит. Уж если и сажать её, так надо в больницу. Да у нас и нет таких больниц, — вдруг спохватилась Екатерина, — а надо бы устроить дольгаузы, содержать в них умалишённых. Их ведь много, а кто о них заботится...
Корф внимательно смотрел на Екатерину.
— Вы правы, матушка-государыня, вряд ли государь на это пойдёт. Уж очень ему не понравилось это словцо — удавленник. Он, правда, вначале и не понял, только испугался. За этот испуг и посадил её в железа, в кандалы.
— Николай Андреевич, надо бы её выпустить, — с той же ласковой улыбкой наклонилась к нему Екатерина, — кому мешает это несчастное существо?
— Не смогу, государыня, — покачал головой Корф, —
— Я поговорю с ним, — улыбнулась Екатерина.
Но она уже знала, что не пойдёт просить аудиенции у Петра. Она старалась в этот последний месяц возможно реже бывать на половине Петра, старалась отсиживаться в своей комнате.
Только бы благополучно прошли роды... Только бы Пётр не заподозрил, что она беременна. Иначе всё — сразу же сошлёт в монастырь, и никто ей не поможет.
С большим вниманием и интересом выслушала она и рассказ об Иване, безымянном узнике. Узнала новое — оказывается, Иоанн хорошо знал, кто он такой, наверное, накопил на сердце ненависти и обиды, и если найдёт хоть малейшую возможность...
— Каков он из себя?
— Младенцем я его хорошо знал, возил не раз, — задумчиво отозвался Корф, — теперь совсем взрослый. Довольно красивый, белокурый, волосы вьются, крошечная бородка, редкая только, пушком как бы лицо покрылось — пушок рыжеватый. — Корф так подробно рассказал об Иоанне, что Екатерина представляла его живо.
— Только очень бледен, мраморное лицо, — продолжал рассказывать Корф, — руки нежные, маленькие, в ту породу, царя Ивана. И говорит не весьма внятно, с трудом можно его понимать. Ну а уж насчёт политесов — грубый мужик, зверь, ни в чём понятия не имеет, хотя врождённое благородство чувствуется...
— Несчастная вся эта семья, — тихо, словно бы про себя, сказала Екатерина. — Говорят, у царицы Прасковьи Фёдоровны, жены царя Ивана, — она из дома Салтыковых — характер был неприятный и тяжёлый. Дочерей очень плохо воспитала — они беспрестанно ссорились между собою и с матерью. И к концу жизни пришла матери фантазия в голову проклясть всех их троих. Младшая, Прасковья, умерла незамужнею. Царица была при последнем издыхании, когда Великий Пётр бросился перед нею на колена и заклинал её простить дочерей. Но Прасковья Фёдоровна смягчилась только по отношению к одной герцогине Курляндской Анне Иоанновне, а старшую и младшую снова прокляла, да ещё на веки вечные со всем их потомством. Потомство старшей — выдали её за герцога Брауншвейгского — и есть то несчастное поколение Анны Брауншвейгской, сын которой был венчан в два месяца и сидит теперь в крепости. Четверо же других детей этого брака, Екатерина, Алексей, Пётр и Елизавета, до сих пор живы и с отцом своим — принцем Антоном Ульрихом Брауншвейгским — в Холмогорах, куда их заслала тётка моя, Елизавета. Принц Алексей хром, Пётр — горбат, Екатерина страдает приступами меланхолии, а у Елизаветы время от времени бывают припадки сумасшествия. Проклятие царицы оказало своё влияние на весь этот несчастный род. Я это знаю, потому что тётка моя, государыня Елизавета, знала от отца, Петра Великого, графиня Воронцова знала это от Екатерины I, и Елизаветы, и от мужа своего, графа Воронцова. Знают об этом и Бутурлины и Чернышевы — они были современниками этому событию. Так что несчастное это поколение страдает за грехи матерей и отцов...
Екатерина помолчала и потом продолжила:
— Мне жаль принца Иоанна, но судьба есть судьба. Вряд ли ему придётся в жизни своей чего-либо добиться — уж очень сурово обошлась с ним прабабка его, царица Прасковья Фёдоровна. Наши слова всегда отзываются, не сегодня, так завтра, не завтра, так через сто лет...
Корф с удивлением глядел на Екатерину. Он ещё не знал её такой.
— Я думал, ваше величество, — осторожно сказал он, — что вы не верите во все эти предания и сказания.