Украденный трон
Шрифт:
Поздним синим сумеречным вечером возвращался Степан домой. Уже зажглись кое-где первые костры на улицах, потянулся к ним бездомный люд, зашумели, захлопали дверями притоны разврата и буйства — кабаки, пустели кривые улицы и переулки.
Из-за угла прямо на Степана вывернулись трое дюжих мужиков в надвинутых на самые глаза шапках-треухах, в овчинных тулупах и валяных сапогах.
— Скидай, боярин, тулупчик, — глухо сказал один из них. В громадной тёмной от грязи руке его блеснул нож.
«Вот и всё, — радостно подумал
— Убивайте, — спокойно остановился он. — Мне всё равно жить незачем.
И такими ненужными показались вдруг ему все его хлопоты, все его повседневные заботы, думы о пропитании, о доме. Всё отступило, всё стало ненужным, словно сон ему приснился такой, туманный и смутный, — вся его жизнь.
Он двинулся прямо на нож.
— Убивайте, — тихо и властно произнёс он, — ну что стали, разинув рты...
— Давай, давай, скидывай, — неуверенно произнёс один из грабителей.
— Скидывать не буду, а под нож пойду, — громко сказал Степан, спокойно и радостно.
— Ну его к бесу, какой-то...
Грабители обошли его потихоньку, нож исчез в широчайшем рукаве. Пройдя несколько шагов, грабители оглянулись и пустились наутёк.
— И тут незадача, — рассмеялся Степан. — Не даёт мне Бог смерти, значит, пора не пришла.
Он вернулся домой, всё время раздумывая про встречу с ворами и громко смеясь про себя. Задумал под нож пойти, все свои грехи сбросить, да не вышло. Знать, что-то другое надобно...
Утром он снова вышел излому, уже привычно пошёл наугад по улицам, от церкви к церкви, расспрашивая нищих и калек об юродивой. Никто не знал, где она, никто давно её не видел.
К вечеру он напал на её след. Собравшаяся на паперти кучка нищих возбуждённо обсуждала какое-то событие. Он подошёл поближе и прислушался. Нищие подозрительно глядели на него и молча, понуро расходились. Он не мог понять, в чём дело. И когда кто-то привычно загнусавил своё «Христа ради!» и протянул тощую, тёмную от копоти и грязи руку, он осознал, что не в силах слиться с этой толпой, что он всё ещё не признает их за людей, что ему чуждо это отброшенное на самое дно общество. Вероятно, было это на его лице. Тогда он прямо подошёл к самому грязному на вид старику и спросил:
— Я ищу юродивую, помогите...
Старик поднял на него слезящиеся глаза и увидел в лице Степана такую муку, что поставила их на одну ступень.
— Говорят, батюшка, видели, как её в крепость вели…
— В крепость? — Степан не поверил своим ушам. Её, Ксению, кроткую, юродивую, никогда никого не обидевшую. — За что?
Другие нищие, окружив Степана, тоже стали толковать ему, что в городе носятся такие слухи, будто царь приказал посадить её в крепость, и вот не выйдет ли и для них такой приказ — арестовать да и посадить. Впрочем, лицемерно прибавляли они, там хоть тепло и кормят...
Степан
Опрометью проскочил он длинный деревянный мост через Неву. Блеснул в синем сумраке золотой шпиль крепости, пахнуло с реки знобящим сырым ветром. Он поёжился в своём тулупчике, поглубже натянул треух. Пожалуй, в таком виде его ещё и не пустят в крепость.
Он опоздал. Тяжёлые железные кованые ворота крепости закрылись, перед ними расхаживал часовой.
Степан подбежал к нему:
— Скажи, друг, посадили сюда юродивую?
— Какую ещё юродивую? — раздражённо пробормотал часовой и, наставив на Степана кремнёвое ружьё, закричал: — Отойдь, стрелять буду...
Так и не добился ничего Степан. Затемно вернулся домой и решил с утра ехать в Тайную канцелярию, к всесильному и всемогущему начальнику этого инквизиционного суда России Александру Ивановичу Шувалову.
Всю ночь он промаялся, представляя себе, как сидит в каменном сыром мешке Ксения, да небось ещё и железа погромыхивают на её ногах и руках.
С раннего утра Степан уже был на ногах. Надел свой полковничий мундир императорской, недавно расформированной капеллы, приказал запрячь в карету лучших лошадей и покатил к дому Шувалова. Он ещё прежде разузнал, Шувалов не живёт теперь во дворце, где занимал лучшие апартаменты с незапамятных времён, рядом с покоями императрицы Елизаветы. Степан подумал о том, что большие перемены в государстве, в столице как-то обошли его стороной, только и всего, что выдали ему отставку, но для него, в его состоянии сейчас это самое лучшее. А кто теперь в Тайной канцелярии, да и вообще существует ли она? С такими смутными мыслями в голове он подъехал ко дворцу Шувалова...
Его долго не принимали, и он маялся в передней, огромной высоченной комнате с большими, до пола, окнами, затянутыми аксамитовыми шторами.
Наконец на лестнице из белого мрамора, укутанной тяжёлым толстым ковром, послышались шаркающие шаги, и вниз спустился сам Александр Иванович. Помаргивая правым глазом, подрагивая всею правой половиной лица, Александр Иванович выслушал сбивчивую речь Степана и коротко сказал:
— В крепости... И не проси, сам не знаю хорошенько, у дел ли я ещё. А только числится в государственных преступниках. Да кто ты ей?
Степан объяснил, что после смерти брата он как бы отвечает за юродивую, что она сошла с ума и вообще разве можно арестовывать дуру, сумасшедшую, не ведающую, что творит и что говорит...
— Государь приказал посадить её под арест, в железа заковать, и никаким просьбам не поддаётся. Его уж просили... А ты вот что, поезжай-ка к голубушке Елизавете Романовне Воронцовой. Она только и поможет, а так никто государя не переупрямит.
Всё-таки Шувалов разрешил Степану повидаться с Ксенией...