Украденный трон
Шрифт:
На третий день он встал, всё ещё слабый и болезненный. Его камердинер Нарцисс, огромный атлет с чёрной кожей, умел обращаться со своим императором как с больным ребёнком. Петру стало лучше, и он, как всегда, адресовался к Алексею Орлову, почти безотлучно сидевшему при императоре. Капризным тоном избалованного ребёнка он заявил, что в комнате душно, ему необходим хотя бы глоток свежего воздуха.
Комнату действительно заполнял спёртый воздух — безотлучно находящийся в ней больной наполнил атмосферу спальни своими запахами.
Алексей Орлов тут же согласился с императором. Конечно, он сделает всё возможное, и господин Пётр прогуляется
Пётр направился к двери. Она открылась, но за нею стояли двое часовых. Пётр не видел, как Орлов мигнул часовым. Зато он увидел, как часовые скрестили перед ним ружья.
— Не приказано, знать, — со вздохом ответил Алексей Орлов на вопросительный взгляд обернувшегося к нему бывшего императора. — А вот не хотите ли в карты?
И Пётр сел играть. Денег у него не было, однако стоило ему заикнуться, и Алексей Орлов тут же выложил перед ним целую гору червонцев.
Игра шла вяло. Петра она не увлекала, и он снова отправился в постель. Приехал лекарь Лидере, промыл желудок, дал успокоительных капель, и Пётр заснул, чувствуя себя гораздо бодрее.
Но сон не освежал его, не приносил ему сил. Пётр похудел, мысли его скакали и разбегались в голове. Снова начались жестокие желудочные колики, боли в животе выматывали его. Его слабое, хилое сложение не выдерживало напряжения последних дней.
Два дня он снова не вставал с постели. Во сне его не оставлял образ теперь уже товарища по заключению, безымянного узника.
В субботу утром Пётр проснулся посвежевшим. Он кликнул Нарцисса, но тот не отзывался, а на его голос пришёл всё тот же Алексей Орлов.
— Где Нарцисс? — Первым вопросом было ему.
— Вероятно, в саду, гуляет, разве его нет здесь? — вопросом на вопрос ответил Орлов. — Сейчас распоряжусь, чтобы его отыскали...
Однако и через час, и через два Нарцисса не нашли. Пётр и не догадывался, что Нарцисса схватили и увезли из Ропши рано утром, когда Пётр ещё спал. Он поминутно спрашивал о нём, и всё так же спокойно ему отвечали, что злодей арап ушёл куда-нибудь и никак его сыскать не могут...
После завтрака Орлов предложил карты. Все сели за карточный стол — Фёдор Барятинский, Алексей Орлов и Теплов, только что выпущенный из Петропавловской крепости.
Пётр не заметил, как мигнул Алексей Орлов князю Фёдору Барятинскому. Тот преспокойно на глазах бывшего императора передёрнул карту, и Пётр с негодованием закричал, вскочил и едва не бросился на князя.
Загорелась ссора, потом драка, опять мигнул Алексей Орлов Теплову, и через две минуты всё было кончено.
В последнюю минуту, когда подушка плотно прижалась к лицу, Пётр вдруг некстати вспомнил: она же сказала — удавленник... Хилое маленькое тело императора дёрнулось и затихло.
Алексей Орлов уселся за тот же карточный стол, схватил первый попавшийся кусочек серой и нечистой бумаги и неумелой рукой, не привыкшей к перу, нацарапал письмо Екатерине: «Матушка милосердная государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному рабу твоему; но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка — его нет на свете... Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя. Но, государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князь Фёдором. Не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную
Письмо это пролежало в шкатулке Екатерины Второй более 34 лет, до самой смерти императрицы. Никто о нём не узнал, кроме двух-трёх лиц — Никиты Панина, гетмана Разумовского да Григория Орлова. Но и они молчали до последнего часа.
Через день был составлен и доведён до всеобщего сведения «Скорбный манифест»:
«В седьмой день после принятия Нашего престола Всероссийского получили мы известие, что бывший император Пётр Третий, обыкновенным и прежде часто случавшимся ему припадком геморроидальным, впал в прежестокую колику. Чего ради не презирая долгу нашего христианского и заповеди святой, которою мы одолжены к соблюдению жизни ближнего своего, тотчас повелели отправить к нему всё, что потребно было к предупреждению средств, из того приключения в здравии его, и к скорому вспомоществованию врачеванием. Но к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца, вчерашнего вечера получили Мы другое, что он волею Всевышнего Бога скончался. Чего ради повелели мы тело его привезти в монастырь Невский, для погребения в том же монастыре; а между тем всех верноподданных возбуждаем и увещеваем Нашим Императорским и Матерним словом, дабы без злопамятствия всего прошедшего, с телом Его последнее учинили прощание и о спасении души его усердныя к Богу приносили молитвы; сие же бы нечаянное в смерти его Божие определение, принимали за Промысел Его Божественный, который Он судьбами своими неисповедимыми Нам, Престолу Нашему и всему Отечеству строит путём, Его только святой воле известным».
Первая смерть после светлого и чистого переворота, совершенного без единой капли крови. Много смертей потом будет на пути Екатерины, но первая поразила и взволновала новую императрицу. Она взяла под свою защиту убийц, дала им титулы и звания, чины, ордена, богатство.
Ей была выгодна эта смерть. Получалось, что Бог сам расчищал ей дорогу — она-то прекрасно знала, что это сделали братья Орловы.
Она боялась их и никогда не забывала слов, которые сказал однажды на обеде Григорий: «Да если мы захотим, через месяц свергнем тебя, матушка, с престола...»
Сердце захолонуло. Спасибо, гетман Разумовский выручил:
— А через две недели допреж будешь в петле болтаться...
Лицо Петра в гробу чернело, шею прикрывал широкий шарф. Удавленник, сказала ему в лицо юродивая. Он и умер удавленником...
Глава IV
В неурочное время, сразу между утренним и обеденным приёмом пищи, распахнулась дверь в камеру Иоанна. Он сидел возле стола, пытался, как всегда, увидеть хоть что-либо сквозь чёрные капли краски на окне, хотя бы клочок неба или узенькую галерейку, у которой сложена аккуратная поленница двор.
В камеру вошёл незнакомый, но когда-то давно виденный им офицер в накинутой на плечи тёмно-зелёной епанче и чёрной, отделанной золотым кантом треуголке.
За ним следовали тюремщики — капитан Власьев и поручик Пекин. Их радостные, сияющие лица заставили сердце Иоанна вздрогнуть от неожиданности и предчувствия перемен в своей судьбе.
— Собирайся, — сказал генерал-майор Савин, офицер в треуголке и епанче, — на новое место...
Власьев и Пекин подошли к узнику и низко поклонились ему в ноги: