Украденный. Книга вторая
Шрифт:
— Глафира… сестрица.
Она стояла посреди комнаты, раскинув руки в стороны, голова запрокинута назад, косы болтаются почти до пола. Глафира не услышала его потому, что в этот момент выдохнула резкий, горловой звук. Порыв ветра ударил Ариса, оттолкнул в коридор, сено, которым был устлан пол, вспыхнуло ярким огнем, пламя помчалось к углам, поднялось по стенам, охватывая все предметы, а затем огненное кольцо сошлось наверху, схлопнулось и исчезло, будто и не было. Все предметы и даже трава на полу остались целыми и только в воздухе пахло так, как пахнет после грозы. Глафира отряхнула руки и повернулась
— Что, гостюшко? Заблудился?
— Там птица валяется прямо посередине коридора. Перья посерели и ноги в разные стороны торчат. Она что — сдохла?
— Не, живая она, спит. Уморилась — всю ночь тебе пела. Такое счастье ей редко выпадает. Напилась чужих скорбей под завязочку. Им, сиринам, человечьи печали что нам мед. Обожрутся и спят где попало. Сколько их так подавили, бедолаг! — она покачала головой и отвернулась.
Арис вернулся в коридор, подошел ближе, попытался разглядеть голову птицы, но она лежала лицом вниз, видно лишь серые перья на шейке. Он присел и коснулся ее. Птица лежала как мертвая. Арис осторожно перевернул её и глубоко вздохнул — женское лицо ему не приснилось. Вместо птичьего клюва и перьев он увидел гладкую белую кожу, тонкий нос и губы. Полуоткрытые глаза закатились вверх. Он поднял ее и стараясь держать подальше от себя вернулся в горницу.
— У нее человеческое лицо! — сквозь зубы сказал он.
— Лицо, ну, — равнодушно ответила Глафира.
— Глафира…
— Ну чего еще?
— Это оборотень?
Она обернулась и всплеснула руками:
— Какой оборотень, белены объелся, гостюшко? Говорю ж, это сирин-птица! Отпусти её, бедной птичке поспать бы. Что тебе до ее лица? Не красивое что ли?
Птица вдруг извернулась и укусила его за палец. От неожиданности он разжал руки и птица вывалилась, сделала два шага и упала у стены, закатив глаза и вытянув лапы.
Глафира тяжело вздохнула и поманила рукой:
— Пойдем уж в горницу, гостюшко! Экий ты неуговорный!
— Сюда пожалуй, дорогой гость! Буду за тобой ухаживать, а то на птиц засмотревшись и вовсе умыться позабудешь!
Она подвела его к глиняному тазу и поливала из кувшина, пока Арис умывался. Протянула рушник, а когда он вытер лицо и руки, на столе в центре комнаты уже был накрыт завтрак.
Сама же девушка, хоть и кланялась низко, и улыбалась широко, теплых чувств в нем не вызывала — ее губы улыбались, но большие синие глаза казались пустыми, как озера в безветренную погоду, а под этой пустотой Арис видел и другое. Хорошо прикрытое, там плескалось презрение и злость.
Он перестал поддерживать беседу и больше не смотрел ей в глаза. Что ему за дело до этой чужой девушки?
— Сегодня праздник — игрища весь день, — вдруг сказала Глафира. — Не любопытно тебе? Дядька приглашал тебя. Мне велел показать тебе все у нас, коли будет у тебя желание. А коли нет, отдохни в горнице. Или могу тебя к озеру отвести, под прохладные ветви.
Арис пожал плечами.
— Что ж. Посмотрим ваш праздник.
Под огромным сводом веток тут и там сновали дети. Совсем маленькие и чуть постарше, все в рубахах с вышивкой и венками в волосах. Вокруг них тут и там расцветали из травы цветы из светлых искр, носились
Посередине поляны Арис разглядел столб, увешанный разноцветными лентами, три круга хоровода шли вокруг в разные стороны, оттуда доносился такой задорный смех, что Арис невольно улыбнулся и лицо тут же заныло — так непривычна была для него улыбка.
Девочки-подростки подбежали и взявшись за руки пошли вокруг, напевая задорную песенку. Глафира усмехнулась и шикнула на них. Девочки тут же со смехом умчались.
Арис улыбнулся снова и тут на краю поляны увидел Унау. Унау была похожа на призрака, бледная, с красными глазами и бороздами на щеках, она продиралась сквозь скопище людей с глиняным кувшином в руке.
Наверное ходила за водой, подумал Арис, сделал шаг в сторону и подсел к кружку детей, что собрались вокруг взрослой женщины, которая читала им со свитка. Женщина улыбнулась ему и продолжила:
«Конь бежит — земля дрожит, дым из ушей валит, из ноздрей искры сыпятся».
— Ты что? — спросила Глафира, наклонившись к нему. — Голова закружилась? Жарко, да? Тогда пошли. У Древа детский праздник, кто постарше идут в лес.
Унау вроде бы ушла, Арис огляделся еще раз. Нет, точно — ушла. Ей не нравятся лесные люди, наверное просидит в шатре весь день.
— Сегодня в лесу самое веселье, — Глафира тянула его за руку, — девушки берут с красного столба ленту и гуляют с ней, а парни, кому девушка глянулась, стараются ленту ту получить. Кто получит ленту — может за девицею ухаживать, а как выйдут в небе звезды, там уж как карта ляжет!
Глафира хихикнула:
— Девицы, кто носит ленту в волосах, или на шее, а кто посмелее, ленту за пояс заткнут, и танцуют с ними. Тут уж парню можно изловчиться и ленту сорвать. Не просто это, придется побегать, порой парни весь день за какой девицей бегают, а она играючи уходит, да смеется. Ну а коли парень нравится… то бежать шибко она не станет…
Грудь Глафиры вдруг поднялась высоко под тонким белым полотном и сборка у ворота съехала чуть пониже.
— Поиграешь, гостюшко? — она медленно подняла руку с лентой и демонстративно засунула ее за пояс.
Ее глаза будто подернуло поволокой, она прикусила краешек губы и смотрела теперь прямо в глаза Арису.
— Нет, — твердо ответил он; эта навязчивость и смешила, и злила, — Я бегать не люблю.
Глафира побледнела и вздрогнула, но Арис этого не заметил, он снова увидел Унау. Она стояла на краю поляны и оглядывалась по сторонам, будто искала кого-то. Арис отступил глубже под нижние ветки Древа. Ей трудно будет разглядеть его в полумраке, когда сама стоит на открытом месте и солнце светит в глаза.
Глафира шагнула следом и что-то сказала ему. Он не слышал ничего, смотрел на Унау и думал, что она специально выбрала самое темное одеяние, чтобы как можно меньше походить на толпу, одетую в яркие, светлые одежды. Унау все вертела головой, похожая на ворону, или пятно сажи на свежем снегу…
— Арис, — Глафира дернула его за руку.
— Помолчи чуть-чуть! — оборвал он.
Глафира проговорила так отчаянно, что он повернулся к ней:
— Дядька мой идет, — ее рука судорожно сжала его руку и тут же стала вялой, будто лишилась сил. — Не выдавай!