Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Марчуков Андрей Владиславович

«А уж упал с воза Бовдюг. Прямо под самое сердце при­шлась ему пуля, но собрал старый весь дух свой и сказал: “Не жаль расстаться с светом. Дай Бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца века Русская земля!” И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отшедшим старцам, как умеют биться на Русской земле и, ещё лучше того, как умеют умирать в ней за святую веру».

«Повёл Кукубенко вокруг себя очами и проговорил: “Бла­годарю Бога, что довелось мне умереть при глазах ваших, товарищи! Пусть же после нас живут ещё лучшие, чем мы, и красуется вечно любимая Христом Русская земля!” И вы­летела молодая душа. Подняли её ангелы под руки и понес­ли к небесам. Хорошо будет ему там. “Садись, Кукубенко, одесную Меня!” скажет ему Христос: “ты не изменил това­риществу, бесчестного дела не сделал, не выдал в беде чело­века, хранил и сберегал Мою Церковь”» [281] .

281

Гоголь

Н. В.ПСС. Т. 2. С. 138, 139-140, 141.

Здесь же встречается и словосочетание «русская душа», которое позднее широко станет употребляться Гоголем в его переписке и которое он относил и к самому себе. И здесь же появляется удивительное по силе и пронзительности слово Тараса о Русском Товариществе — ключевой момент всей поэмы, и заключительные — идущие уже не­посредственно от автора — строки: «Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пере­силила русскую силу!» [282]

Множество причин как внешнего, так и внутреннего плана, совпав во времени и постигаемые душой и созна­нием Гоголя, привели его к доосмыслению «Тараса Буль­бы». Это и размышления (его и русского общества в целом) над вековым противостоянием с Польшей, что стали вновь актуальными после польского восстания и в условиях на­биравшей силу антироссийской деятельности польской эмиграции в странах Западной Европы. Это и процессы политического и ментального освоения Россией Правобе­режных земель, осмысление их национальной принадлеж­ности, как это когда-то делалось в отношении Малороссии, и определение границ и содержания русскости.

282

Там же. С. 172.

Малороссы также приняли активное участие в осмыс­лении культурной и этнической принадлежности этих территорий, а заодно и своей общности в целом: её ме­ста в России и Русском мире (или же вне их). Русифика­ция Правобережья (точнее, его деполонизация), к которой российские власти приступили после польского мятежа, во многом велась руками и при деятельном участии мало­россов как локальных представителей русскости. Малорос­сийское общество Левобережья тоже стало последователь­нее относиться к населению Правобережья, Волыни и т. д. как к «своим», тогда как раньше под малороссами чаще по­нимало лишь себя. Постепенно утверждается подход, со­гласно которому на правом берегу и, в меньшей степени, в Новороссии живёт южнорусский, малорусский (или же, в зависимости от национально-политической ориентации говорящего, украинский) народ, а сама территория его про­живания, вне зависимости от времени вхождения в состав России и отличительных особенностей, является Малорос­сией (или Украиной).

В переосмыслении «Тараса Бульбы» сыграл роль и личный фактор, имеющий отношение к Гоголю как непосредствен­но к человеку, так и связанный с его писательской судьбой. В критике того времени имелось направление, которое от­водило Гоголю литературную нишу лишь в юмористическо- карикатурном, «низком» жанре. «Мы уверены, что Гоголь своими будущими произведениями займёт почётное место в ряду наших комических писателей», — отзывался, к приме­ру, о нём известный журналист и филолог Н. И. Греч в своих вышедших в 1840 году «Чтениях о русском языке» [283] .

283

Греч Н. И.Чтения о русском языке. Ч. 2. СПб., 1840. С.140.

«Бульба», конечно, вовсе не был комическим произ­ведением. Но самим своим жанром — «историческим романом из малороссийской истории» — он был огра­ничен территориальными и психологическими рам­ками: «роман»-то не из русской, «серьёзной» истории, а из украинской, воспринимавшейся в романтизированно-беллетризированном ключе. А Гоголь, желая сказать миру серьёзное, наполненное смыслом слово, призванное помочь тому измениться и преобразиться, огорчался, когда в нём хотели видеть лишь комического писателя или, тем более, сатирического обличителя социальных и политических порядков. И точно так же, уже с юных лет, не желал он быть запертым (реально и эстетически) в узко-этническом, про­винциальном мире [284] .

284

Например: Вайскопф М.Мнимый Гоголь в роли Ревизора // Н. В. Го­голь: Материалы и исследования. Вып. 2. М., 2009. С. 349; Манн Ю. В.Указ. соч. С. 130-132.

Конечно, талант Гоголя уже был признан всероссийским достоянием, и ему не нужно было лишний раз доказывать другим то, что он думал о себе сам и кем был на деле — русским писателем. Но он не хотел, чтобы малороссийское общество и малороссийский материал постигла провинциализация. Отсюда было два выхода. Первый подразумевал создание отдельной и по определению не-русской литера­туры и культуры, а как итог — и нации, чем вскоре и на­чали заниматься украинофилы.

Впрочем, как уже было сказано, путь этот привёл лишь к расщеплению Русского мира и политическому сепаратизму. В культурной сфере он ожидаемых результатов не принёс и не придал укра­инскойкультуре в глазах и великороссов, и многих мало­россов равноценности и равновеликости культуре рус­ской. Кстати, вот именно такое отношение и подвергалось остракизму со стороны большевиков, требовавших (в том числе устами Маяковского) вернуть «долг Украине», при­знав украинскую культуру равноценной и равновеликой русской. Не стоит также исключать и того, что приорите­ты у адептов украинства были иные, и проблемы культу­ры для них не были столь уж самоценными по сравнению с целями политическими.

Но Гоголь не хотел идти по этому пути культурного и национального разрыва, считая его неправильным и губи­тельным прежде всего для самой Малороссии и малорос­сов. И тогда открывался другой путь: убрать из малорусскости этнографическо-забавную несерьёзность и поднять её на высокий (нравственно и тематически) уровень, при этом сохранив, подчеркнув и усилив её русский характер и рус­скую первооснову.

Не случайно, что корни казачьей истории (которую он теперь видит как русскую) Гоголь, устами Тараса и прямым авторским текстом, относит к поре гораздо более ранней, чем времена короля Батория и собственно казачьи — к поре древнерусской, к походам киевских князей на Царьград. Тем самым он отходит от традиционно-казачьего взгляда на малороссийскую историю и провозглашает причаст­ность Малороссии (но как русской земли) к Древней Руси и её наследию. Своим художественным словом Гоголь ска­зал то же, что его друг и единомышленник Михаил Мак­симович отстаивал в научной дискуссии (1856-1857 гг.) с историком и журналистом Михаилом Погодиным (и одно время тоже близким товарищем Гоголя), причём сделал это на пятнадцать лет раньше него.

Погодин тогда утверждал, что в культурном, этноязыко­вом и политическом плане Древней Руси наследует только Великороссия и великороссы. Малороссы же («казачий на­род») возник позже, после монголо-татарского нашествия; он близок великороссам, но не тождественен им, и потому у него такая же особая и начинающаяся позже история. Максимович же отвергал ту точку зрения на исторический процесс и проблему русскости малороссов и Малороссии, которая была представлена и в «казачьей концепции», и у тех великороссов, кто, как Полевой и Погодин, понимал русскость в её узком смысле. И утверждал, что малорос­сы — это никакой не «казачий», а южнорусский народ, вме­сте с великороссами восходящий к Древней Руси, и потому он — неотъемлемая часть русского народа вообще. А исто­рия Малороссии вместе с историей Великороссии является единойканвой русской истории. И это ещё один важный аргумент в пользу того, что Великая и Малая Русь долж­ны быть вместе — политически, культурно, национально, так же, как и Гоголь, был убеждён Максимович [285] .

285

Дискуссия проходила на страницах журнала «Русская беседа» (1856­1857 гг.). Позицию Максимовича см.: Максимович М. А.Указ. соч. Т. 3. Киев, 1880. С. 183-311.

Михаил Максимович пришёл к этому выводу как учё­ный, постигая историческое прошлое по письменным и ар­хеологическим источникам. А когда и как к тем же мыслям пришёл Гоголь? Когда он утвердился в сознании русскости Малороссии и малороссов? Может, тогда, когда его пыта­лись склонить на свою сторону поляки-эмигранты (в 1836 и весной 1838 годов), вкрадчиво и настойчиво внушая ему исторические теории в стиле Духинского? Одно время они уже почти предвкушали победу, но, в конечном счёте, их попытки закончились ничем [286] , а вскоре Гоголь «отве­тил» им второй редакцией «Бульбы».

286

Вересаев В. В.Указ. соч. С. 217-220.

А может, это произошло ещё раньше, когда он гулял с то­варищами по Киеву, беседовал с Максимовичем об археоло­гических древностях, видел у стен Киево-Печеркой лавры и Михайлова Златоверхого монастыря сотни паломников- богомольцев и возвращался домой «неожиданно степенным и даже задумчивым»? Когда часами смотрел с Андреевской горки на бескрайние, теряющиеся в синеватой дымке киев­ские дали? «Я думаю, что именно в то лето (1835 г. — А. М.)начался в нём крутой переворот в мыслях — под впечатле­нием древнерусской святыни Киева, который у малороссов XVII века назывался русским Иерусалимом»,— размышлял впоследствии Максимович (курсив автора) [287] . А может, к этому убеждению привели Гоголя его раздумья над судь­бами России, которую он из европейского далёка увидел «во всей своей громаде» и цельности?

287

Максимович М. А.Письма о Киеве и воспоминание о Тавриде. С. 55­56.