Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Марчуков Андрей Владиславович

В 1926 году В. В. Маяковский написал стихотворение с весьма соответствовавшим духу тех послереволюцион­ных лет названием «Долг Украине». В этом стихотворении поэт спрашивал современников: «А что мы знаем о лице Украины?» — и приходил к выводу, что сограждане знают об Украине очень мало:

Знаний груз

у русского

тощ —

тем, кто рядом,

почёта мало.

Знают вот

украинский борщ,

знают вот

украинское сало.

И с культуры

поснимали пенку:

кроме

двух

прославленных Тарасов —

Бульбы

и известного Шевченка, —

ничего не выжмешь,

сколько ни старайся.

Ну а из современного могут припомнить лишь «пару ку­рьёзов — анекдотов украинской мовы» [264] .

В

те годы многие, пережившие апокалипсис революции и гражданской войны, испытывали по отношению к Мало­россии (как, впрочем, и ко всей «старой» России) пример­но те же чувства, что в своё время поляки по отношению к утраченным по разделам восточным землям, — чувство «потерянного рая». В литературе это ярче всего заметно у М. А. Булгакова и И. А. Бунина. Гибнет Киев — Вечный Город, а с ним и привычный добрый мир Турбиных, ко­торый не могут спасти даже «кремовые шторы» на окнах их дома. Исчезает светлая, солнечная бунинская Малорос­сия, а на её место приходят «красная» Россия и Украина. И если Булгаков ещё надеется на воскрешение, пусть и ча­стичное, былого, то Бунин — уже нет.

264

Маяковский В. В. Сочинения в 2 томах. Т. 1. М., 1987. С. 409–412.

Владимир Маяковский не испытывал подобных пере­живаний. Он воспевал «Украину» — и именно её. Украину новую, коммунистическую, индустриальную, и хотел об­ратить взор читателя к социалистическому строительству, меняющему то самое «лицо Украины» («Днепр заставят на турбины течь»). И чтобы новое выглядело ещё мощнее и грандиознее, в качестве фона вывел тот самый обыва­тельский «груз знаний». Если же отбросить пафос строи­тельства нового мира, а также украинизаторский раж поэта, требующего разучить украинскую «мову на знаме­нах — лексиконах алых» и грозящего: «товарищ москаль, на Украину шуток не скаль» [265] , то за всем этим действи­тельно можно различить черты некоего коллективного об­раза Украины, который складывался ещё в ХIХ веке.

265

Там же.

Понятно, что он во многом утрирован. Как и то, что сти­хотворение прекрасно вписывается в общий контекст со­ветской национальной политики, раздающей «долги» всем «ранее угнетённым», как тогда официально объявля­лось, народам (и украинскому в том числе) за счёт «ранее угнетавшей» их России и народа русского. Партийными установками объясняется и отношение большевика Мая­ковского (член партии с 1908 г.) к национальному вопро­су и политике украинизации. Скажем, его современник, беспартийный писатель с «белогвардейским уклоном» и к тому же киевлянин, Михаил Булгаков об украиниза­ции, «мове» и «Украине» вообще придерживался другого мнения. Но перечить «генеральной линии» было невоз­можно даже на страницах литературных произведений. Булгаков мог лишь обозначить мнение тех очень многих, кто не считал «разучивание украинской мовы» приобще­нием к мировому прогрессу и не видел прямой зависимо­сти между строительством Днепрогэс и украинизацией: в очерке «Киев-город» (1923 г.) — очень осторожно, а в ро­мане «Мастер и Маргарита» (1929 г.) — и вовсе намёками. Но, несмотря на все идеологические издержки, в том об­разе Украины, что набросал Маяковский, есть и очень вер­ные наблюдения.

Из чего состоит этот образ? Из бытовой стороны и яр­ких проявлений культуры. Культура — это, прежде всего, Гоголь. Не случайно, что начинает поэт своё стихотворе­ние его словами: «Знаете ли вы украинскую ночь? Нет, вы не знаете украинской ночи!» О Тарасе Бульбе (опять же, гоголевском персонаже) речь впереди, а вот остальные со­ставляющие образа Украины «по-маяковскому» культиви­ровались, прежде всего, именно украинским движением (которое стремилось говорить от лица народа и настойчи­во изображало его и себя «угнетённым»).

В первую очередь, это украинская культура, олице­творённая Тарасом Шевченко, поэзию и саму личность которого деятели этого движения ещё со второй полови­ны XIX века начали превращать в национальный символ и своё знамя. И в этом им активно помогала российская либеральная и левая общественность,

продолжавшая ис­кать союзников в борьбе с самодержавием и реализовывать свой образ Украины как жертвы царизма.

Немного отступая от основной канвы и обращаясь уже непосредственно к проблемам формирования нацио­нальных идентичностей, заметим, что, выводя в качестве символов Украины Гоголя и Шевченко, Маяковский с по­разительной проницательностью уловил важную (а может, и важнейшую) черту истории и психологии этой земли. Го­голь и Шевченко — это два разных и даже противополож­ных друг другу мировоззрения, два разных национальных выбора, два разных духовных пути, совместить которые крайне трудно, практически невозможно, не идя при этом на сознательные спекуляции. Это относится и к их соб­ственной жизни, и к тому, что они своим творчеством заве­щали потомкам, какой они хотели бы видеть судьбу своей родной земли.

Эта двойственность берёт начало с польских времён, как раз и ставших её первопричиной, и в дальнейшем лишь принимает новые, созвучные времени, обличья, то практически исчезая из политической жизни, то заяв­ляя о себе в полный голос. «Малороссия» или «Украина», в общерусском единстве или отрицая его, с верой во Хри­ста или в украинскую нациюи окровавленный топор, во имя которых можно «проклясть» и самого Бога, — вот её зримое воплощение для второй половины XIX — XX и даже начала XXI века. И от того, какой национально­-мировоззренческий выбор делает малороссийское или, те­перь, украинское общество, «по Гоголю» или «по Шевчен­ко» оно предпочитает жить, напрямую зависит его судьба. А с ним и судьба России, поскольку Россия и Украина — это своего рода сообщающиеся сосуды.

Владимир Владимирович Маяковский, вероятно даже не отдавая себе в этом отчёта, сумел выразить эту клю­чевую проблему всего двумя словами, двумя её симво­лическими воплощениями — именами. На то он и поэт. Возвращаясь же непосредственно к нарисованному им об­разу, отметим, что второй его составляющей стала та са­мая этничность. Этничность, воплощённая здесь в «бор­ще» и «сале», которую не только подмечали великороссы, но и чуть ли не с конца XVIII века рекламировали сами малороссы (кстати, «благоуханным борщом» восторгался ещё Кулжинский), а затем на полную катушку стали рас­кручивать адепты украинофильско-украинского движе­ния. Великорусский взгляд плюс автообраз (хотя, может быть, правильнее было бы поменять их местами) и дали такой, пусть и упрощённый, но в чём-то верный срез кол­лективных представлений об Украине.

Получался заколдованный круг. Абсолютизация этничности — та самая зацикленность, о тормозящей силе которой предупреждал Белинский, а потом (хотя и гораздо мягче) и Гоголь, — загоняла малороссийский, или уже правильнее будет сказать, украинский мир в провинциальные рамки. Попытка выйти из них, придав этой этничности характер «высокой» культуры (что подразумевало отказ от культуры русской), приводила к сомнительным результатам. Налёт провинциальности или, в лучшем случае, фольклорности со­хранялся за украинской культурой и в глазах русских, и в гла­зах многих украинцев, которым не нравилось, что их загоня­ют в искусственное культурное гетто и не дают в полной мере приобщаться к русской культуре, объявляя её если и не чужойдля них, то уж точно не родной [266] .

266

Сидоренко С. Н.Украина — тоже Россия. М., 2005. С. 252, 253.

Особенно это стало очевидным в советское время, когда, собственно, и появилась Украина. Такой её образ продол­жал транслироваться и украинской интеллигенцией, и вла­стями (местными и центральными). И даже приобрёл офи­циальный характер: надо было показывать «национальное лицо» Украины, которое и давало ей право существовать как национальной (и даже привилегированной) республи­ке. Не только давление выработанных ранее образов и сте­реотипов, но в ещё большей степени идеология и принци­пы национальной политики определяли взгляд на Украину как на край фольклорной экзотики с шароварами, гопаком и девичьими лентами. И творя образ «гопаковской» Украи­ны, каждый преследовал здесь свои цели.