Украинские хроники
Шрифт:
— Ну, наверное, хватит, — сказал сепаратист.
— Вы это… распишитесь тогда, — милиционер несмело протянул листок.
Пашка посмотрел на него презрительно.
Все нормальные милиционеры еще осенью сгинули в АТО, а этот, живой, в Киеве, перед сепаром выкаблучивается. В Киеве!
Он сжал кулаки. Эх, был бы постарше!
Сейчас, конечно, перемирие, новое разграничение, президент своей доброй волей допустил, чтобы в целях сближения детей из Киева, Житомира и Кировограда возили на экскурсии в непризнанные области. Но есть же патриотизм!
К
— Ты иди, иди в автобус, недоумок, — покраснев под Пашкиным взглядом, окрысился на него участковый. — Посмотри еще мне! Люстрации захотел?
Пашка вытянул из рук сепаратиста свой рюкзак.
— Ще подивимося, кого люстрируют, — прошептал он под нос, забираясь в «пазик».
В автобусе Семка Татарчук сразу подвинулся, освобождая ему место рядом с собой, Ника Сизовская, вся в желто-синих бантиках сфоткала его на смартфон. Остальные мальчишки и девчонки были Пашке не знакомы, но он крикнул: «Слава Україні!», и ему вразноголосицу, но искренне прокричали в ответ: «Героям — слава!». Сразу стало спокойнее и вообще понятно, что они заодно.
— Был бы у меня автомат… — произнес Семка на ухо усевшемуся Пашке и глазами показал на широкую спину сепара.
— Ага, — кивнул Пашка. — Або у мене граната.
Сепаратист что-то подписывал участковому, а тот заглядывал сбоку и в конце даже пожал ему руку. Предатель с листочком!
— Ну, жовто-блакитные, — оббив подошвы от грязи, поднялся в салон сепар, — квитки все взяли?
Ему не ответили.
Пашка даже порадовался, что вот молчат они, все в синем и желтом, как флаг Украины, и сделать с ними ничего нельзя.
— Ясно, — кивнул сепар. — Саботаж. — И вдруг, стянув «калаш» с плеча, звонко передернул затвор. — Руки с квитками подняли живо!
Пашка и сам не заметил, как пальцы у него будто сами по себе выстрелили вверх. Страшное рыльце автомата смотрело поверх голов.
— Пятнадцать… семнадцать, восемнадцать, — досчитал сепар. — Поехали.
«Пазик», фыркнув, тронулся, Пашкин дом сместился и пропал, мелькнуло какое-то шествие с плакатами, они повернули, увеличили скорость, распахнулся проспект Миколи Бажана, дымный от горящих на обочинах покрышек.
Сепар сел на место рядом с водителем и уставился в лобовое стекло.
Несколько секунд Пашка ненавидящим взглядом сверлил его стриженный затылок, затем, переглянувшись с Семкой, подпрыгнул на сиденьи.
— Хто не скаче — той москаль!
Семка подпрыгнул тоже.
— Хто не скаче — той москаль!
Остальные подхватили. Желто-синие волны раскачивали «пазик», заставляя его жалобно скрипеть рессорами.
— Хто не скаче — той москаль!
Весело!
Затем они спели песенку про Путина, с десяток раз крикнули про Украину и героев, смеялись и били ногами в спинки кресел. Сепар так и не обернулся.
Скоро «пазик» притормозил у блокпоста, объехал несколько расположенных змейкой бетонных блоков и вырвался на Бориспольское шоссе. Водитель утопил педаль газа. Полетели мимо поля и домики.
— Хто не скаче…
Слова
В мешках угадывались человеческие фигуры.
— Ще не вмерли України, — тоненько запела Ника Сизовская, и они всем автобусом подхватили, отдавая погибшим героям последнюю дань.
Пашка потер кулаком предательски увлажнившиеся глаза. Ненавижу, подумалось ему. Уроды, твари, сепаратисты, всех вас надо убить! Сепар, словно что-то почувствовав, повернул голову. Пашка спрятал взгляд и стал глядеть на носки ботинок и на болтающийся шнурок.
— Через час — остановка, — объявил сепар. — Кто хочет, сможет сходить в туалет.
— А мы едем в Донецк? — спросил кто-то с задних сидений.
Сепар усмехнулся.
— Да. В самое логово.
— А нас погодують?
— Покормят, покормят. Еще будет фильм и прогулка по памятным местам. Но это завтра.
— А зачем это все? — наивно спросила девочка, сидящая за Никой Сизовской. — Вы думаете, что мы станем думать о вас лучше? Вы же против Украины.
На голове у нее была желто-синяя пилотка.
— Я думаю… — произнес сепар, и лицо его, разгладившись, приобрело странное, отрешенное выражение. — Я думаю, это как-то поможет вам самим.
Под ровный гул шин и покачивание салона Пашку сморил сон, и проснулся он только на второй остановке.
Они с Семкой выбрались из «пазика» и спустились в низинку, в заросли орешника, успевшего разродиться сережками. Высоко в синем небе плавали перышки облаков.
Пашка долго сбрызгивал накопившимся жухлую прошлогоднюю траву и почему-то никак не мог остановиться. То ли растрясло так, то ли чая перепил.
— Это от страха, — авторитетно заявил Семка, застегнув молнию на штанах. — По себе знаю. — И добавил: — Может, дернем от сепаров?
Пашка посмотрел на видневшееся сквозь орешник поле и трактор, застывший на пашне.
— А квитки? — спросил он.
Энтузиазм Семки сразу увял.
— Ну да, блин, не дотумкал.
Сепар посмотрел на них, вернувшихся, с ехидной хитрецой. Словно спрашивая: «Что, украинцы, не бежится?». Водитель, молодой парень в тельняшке и джинсах, разминая плечи, вышагивал перед капотом. Берцы шоркали по асфальту. Мимо проскакивали автомобили и фуры с гуманитаркой.
В автобусе Пашка перекусил бутербродами. Сало в пакете совсем размякло и жевалось как волокнистая веревка. А у Семки была колбаса и огуречные дольки, но он отвернулся к окну, отгораживаясь от Пашкиных страданий и предпочитая жрать свое в одиночку. Вот Пашка бы, блин, поделился!