Украинский Брестский мир

Михутина Ирина

Последнее оказалось непросто. Двух представителей Генерального штаба, полковников В. И. Шишкина и А. В. Станиславского, избранных для этой миссии на собрании сотрудников Главного управления штаба, генерал Марушевский направил в делегацию под угрозой ареста ^{22}.

Самому генералу вскоре не удалось его миновать. 19 ноября (2 декабря) Лев Троцкий доложил на заседании Совета народных комиссаров об аресте Маниковского и Марушевского. Последнего – «за направленные против Советов переговоры с Духониным (смещенным большевиками исполнявшим должность Верховного главнокомандующего. – И. М.) и сделанную преступную попытку саботажа при организации делегации для переговоров о перемирии». 21 ноября (4 декабря), на следующий день после захвата большевизированными частями Ставки в Могилеве и самочинной расправы с Николаем Духониным, Совнарком отклонил предложение А. Г. Шляпникова, Николая Подвойского и Александры Коллонтай об освобождении

генералов и назначении их на ответственные посты и принял резолюцию Льва Троцкого с обвинением их в «замаскированной, выжидательной, контрреволюционной политике» и замечанием в адрес самой советской власти за «попустительство» такой политике, которая «вызывает смуту в рядах командного состава» ^{23}. В подготовительных материалах к этому заседанию правительства имеется рукописный набросок с предложением «народным комиссарам по военным делам Крыленко, Подвойскому и Антонову… за недостаточный контроль над военным ведомством… сложить с себя полномочия». На их место предлагались Вячеслав Менжинский, Лев Троцкий и Марк Елизаров ^{24}. Замена тогда не состоялась, а генералы 30 ноября (12 декабря) были освобождены на поруки по ходатайству командного состава и солдат Главного артиллерийского управления ^{25}.

В срочном порядке были вызваны из армейских штабов разных фронтов, а также Военно-морского штаба и другие офицеры ^{26}.

По пути в Брест уполномоченные делегаты, прибыв в расположение командования Северного фронта в Двинске, выступали с агитационными речами на «летучих» солдатских митингах, поучаствовали в работе проходившего армейского съезда и одновременно вникали в существо предстоявшей военно-дипломатической работы. Лев Каменев, по сообщению в Ставку генерал-квартирмейстера 5-й армии, провел длительную беседу с офицерами штаба и рассказал, что делегаты «не имеют полномочий заключения перемирия, а имеют задачи выяснить условия» такового ^{27}.

После открытия переговоров Владимир Ленин и Лев Троцкий в разговоре по прямому проводу – на той стадии они, как правило, вдвоем инструктировали делегатов – еще раз настоятельно напомнили им: «Было категорически условлено, именно, что подписание Вами перемирия без обсуждения здесь (в Петрограде) абсолютно недопустимо» ^{28}.

В Двинске же местные офицеры заметили, что «члены делегации… крайне внимательно относятся ко всем указаниям и пожеланиям оперативно-технического характера», намерены их принять и проводить в жизнь ^{29}. Иными словами, большевистское руководство, только что вступившее на государственную стезю, направило делегацию пока что с зондажными целями, чтобы примериться к возможностям и перспективам дальнейших переговоров. При этом за недостатком времени и соответствующего персонала не были подготовлены даже рутинные в таких случаях документы.

Делегация прибыла в Брест налегке, не имея разработанного проекта перемирия. На первом заседании 20 ноября (3 декабря) советские уполномоченные намеревались выступить на пробу с политико-пропагандистскими речами по заранее подготовленному конспекту. В нем говорилось: «Мы от имени Совета Народных Комиссаров предлагаем перемирие на всех фронтах. Срок 6 месяцев. Но мы предлагаем, чтобы германское военное командование последовало нашему примеру и предложило Франции, Англии и Италии перемирие на тех же условиях, которые будут нами совместно выработаны. Если они запросят, имеем ли мы полномочия от своих союзников, ответ должен быть, что не имеем еще, поэтому и предлагаем им непосредственно обратиться к нашим союзникам… после выработки условий перемирия мы предлагаем перерыв на две недели, во время которых на наших фронтах должны быть приостановлены военные действия и передвижения войск, с целью… еще раз обратиться к союзникам с формальным предложением перемирия уже (слово неразборчиво) Германией. Наконец, в интересах агитации за это перемирие мы предлагаем немцам в этот промежуток времени разрешить провоз нашей литературы по территории, занятой германскими войсками. В случае их требования пропускать в Россию немецкую литературу ответить согласием. Относительно основ будущего мира отвечать ясно и точно, разъяснив, что мы за демократический, без аннексий и контрибуций. С новым правом нации на самоопределение. Освобождение… всех… преследуемых за борьбу за мир. Строжайшее воспрещение передачи [спиртного] при взаимном посещении солдатских окопов. Полная свобода братания. Перерыв на 1 неделю» ^{30}.

Представив на первом заседании формулу демократического мира, советские делегаты предложили контрпартнерам со своей стороны продекларировать цели мира, что представители Четверного союза отклонили по причине военного, а не политического характера своих полномочий. Настойчивые большевики все-таки посоветовали им обратиться к своим правительствам за разрешением обсудить поставленный вопрос. Ответа правительств не последовало ^{31}.

Не возымели действия и усилия петроградских

дипломатов, направленные на преодоление противоречия между их идеей всеобщего перемирия и германским предложением о сепаратном перемирии на фронтах от Балтийского моря до Черного. По поводу этой неудачи Иоффе и Каменев докладывали Ленину и Троцкому по прямому проводу:

«Мы настолько часто подчеркивали…: для нас дело идет о перемирии на всех фронтах в целях установления всеобщего демократического мира… что немцы, наконец, заявили о недопустимости для них такой постановки вопроса, ибо они-де уполномочены только вести переговоры о перемирии с русской делегацией, делегаций других союзников России на конференции нет. На это мы еще раз предложили им параллельно с нами попытаться привлечь их» ^{32}. Разумеется, тщетно: Германия и державы Четверного согласия собирались сражаться друг с другом до победы.

Из поставленных советскими уполномоченными политических постулатов вступило в действие их предложение о гласности переговоров. Понадобилось создать специальную комиссию для сверки протоколов, потому что немцы норовили искусно «обработать» их «в сторону сепаратного мира», а не всеобщего, который пропагандировался большевиками ^{33}.

Протоколы публиковались после сверки. С оговорками было достигнуто согласие на братание («дружественное сношение невооруженных солдат позади демаркационной линии»), которое, к слову сказать, наряду с агитационной составляющей стимулировало окопную торговлю с обильным поступлением от немцев спиртного в обмен на продовольствие и российское военное имущество, включая лошадей из артиллерии, а также способствовало расширению агентурных возможностей противника в рядах деморализованной русской армии ^{34}.

На предложение о транспортировке агитационной российской литературы «с идеей мира» глава германской военной делегации начальник штаба Восточного фронта генерал-майор М. Гофман возразил, что «желание пробудить в Германии стремление к миру является излишним», ибо немцы и так готовы заключить с Россией мир, зато выразил уверенность, что провоз такой литературы в Англию и Францию будет разрешен германскими властями ^{35}.

Проект военных условий перемирия с советской стороны составлялся специалистами до утра 21 ноября (4 декабря), когда его предстояло огласить на очередном заседании. Военные консультанты – офицеры старой армии вряд ли разделяли большевистскую идеологию. Но их желание сохранить воинскую честь перед союзниками не разошлось со стремлением советских лидеров предъявить воюющим народам идеал справедливого мира на всех фронтах. Поэтому с предельной твердостью было составлено условие, запрещавшее переброску войск с фронта на фронт, разумеется, прежде всего с германского Восточного на Западный, из тыла на фронт и даже в пределах одного фронта. К тому же при определении разделительной линии перемирия было выдвинуто дерзкое требование об очищении, согласно принципу стратегического равенства, захваченных немцами островов Моонзунда, замыкающих Рижский залив, при том, что Рига тоже была оккупирована.

По представлении русского проекта М. Гофман официально заявил, что такие условия «были бы приемлемы в том случае, если бы Германия была побеждена» ^{36}. В частной же беседе с Иоффе генерал (в передаче собеседника) «сказал взволнованным тоном: настаивать на этих пунктах, особенно о Моонзунде, значит срывать переговоры; если Вы будете это повторять, то нам придется воевать». От себя глава советской делегации добавил, описывая этот эпизод: «И я лично не сомневаюсь, что если мы здесь не уступим… переговоры будут прерваны». Таковы же были впечатления и опасения Каменева. «У нас в запасе заявление, что решающий голос принадлежит Совету Комиссаров, – рассуждал он во время разговора по прямому проводу с Лениным и Троцким. – …Это именно в вопросе о Моонзунде оставляет нам свободные руки. Что касается специально Моонзунда, то агрессивный характер этого требования признается военными экспертами. Моонзунд означает срыв. Прошу принять это во внимание» ^{37}.

Но Ленин и Троцкий были непреклонны. «Мы не можем уступить ни одного из указанных Вами двух пунктов. Просим назначить следующее свидание уполномоченных на русской территории через неделю и приехать в Петроград», – последовала их директива с напоминанием о недопустимости без консультаций в столице дальнейших шагов делегации ^{38}.

На заседании 22 ноября (5 декабря) Иоффе сообщил контрпартнерам, будто русское Верховное командование настаивает на перерыве из-за выявившихся расхождений: немцы внесли проект перемирия от Балтийского до Черного моря, а не на всех фронтах, как предлагали советские уполномоченные. Перед отъездом делегации удалось условиться о перерыве в переговорах до 29 ноября (12 декабря) и о временном прекращении огня с 24 ноября (7 декабря) до 4(17) декабря. Перенести переговоры в Псков Гофман отказался, сославшись на свои обязанности начальника штаба в Бресте и заметив, что в Пскове пришлось бы заново устраивать коммуникационное и материально-техническое обеспечение конференции ^{39}.