Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы

Марчуков Андрей Владиславович

У изменения приоритетов в национальной политике были не только сугубо классовые, но также идеологические предпосылки. Как уже подчеркивалось, украинский национализм беспокоил большевиков все больше и больше. Когда же он получил свое выражение в триединой формуле («шумскизм», «хвылевизм», «волобуевщина»), означавшей, что партия не является непреодолимым бастионом для национализма, а коммунистическая идеология вполне может стать его социальной оберткой, и центральное и местное руководство встревожилось всерьез. «Петлюровские» идеи могли слиться с коммунистическими, оформиться в альтернативную идеологию и стать оружием в руках политических противников советского руководства. С их помощью можно было объяснить народу, что у руководства находятся «московские», «неправильные коммунисты», а вот если бы они были «украинскими», то все было бы по-другому, а жизнь стала бы легкой и веселой.

Наступление на национализм, особенно местный, стало частью изменения приоритетов во внутренней политике, изменения взгляда на модель построения советского общества и государства в контексте стоящих перед страной модернизационных задач. Рывок был невозможен без мобилизации всех сил общества, без придания им единонаправленного вектора развития. Единство

было нужно и обществу, и тем, кто стоял у руля государства. В условиях подготовки страны к гигантскому рывку в будущее разброд и шатание в верхах могли попросту «спустить пар» народного энтузиазма, убить веру в завтрашний день, разбазарить запасы накопленной в партии и обществе энергии и похоронить стоящую перед страной сверхзадачу. Государственная идеология – идеология интересов страны – должна была стать единственной и притом единственно правильной. Все прочие взгляды на пути развития СССР должны были освободить дорогу. Такова была логика «великого рывка».

И было не важно, где родились и держались те или иные взгляды: в беспартийной среде или в партии. В партии альтернативными сталинской идеологии могли стать концепции, также следующие в духе коммунистического учения, но по-иному толкующие некоторые практические вопросы, которые в тех условиях превращались в ключевые. Например, об отношении к мировой революции и проблеме построения социализма в одной отдельно взятой стране, о непрерывности истории России, о способах решения национального вопроса, о взаимоотношениях центра и регионов, о темпах индустриализации. В начале 1930-х гг. позиции Сталина и его сторонников, несмотря на кажущуюся непоколебимость, далеко не являлись таковыми. Еще авторитетны были другие вожди, многочисленны их сторонники, влиятельны иные ценности, популярны иные интерпретации будущего СССР. Вся борьба была впереди.

Стержнем социалистической модернизации стала сталинская концепция возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране, да еще такой потенциально могучей, как СССР. Ее торжеству способствовал не только разгром в середине 1920-х гг. левой оппозиции. Окончательная победа концепции была обусловлена международной обстановкой: подчас явно недружественным отношением к Советской стране далеких и близких соседей и затуханием международного коммунистического движения. Мировая революция откладывалась на неопределенный срок. Сама жизнь заставляла действовать в одиночку. Несомненное влияние оказали настроения партийной бюрократии, привыкшей к «теплым местам» и не желавшей поступаться своими полномочиями. Не меньше влияли и настроения народных масс, уставших от революций и традиционно склонных видеть в СССР обычное государственное образование. Миллионы советских людей не отделяли свою судьбу от судьбы страны и все свои силы отдавали укреплению ее могущества и процветания. Воистину, те поколения жили неодолимой жаждой Созидания. Построение в Советском Союзе первого в мире социалистического общества – общества справедливого, передового, без угнетения человека человеком и капиталом, о чем постоянно напоминала советская пропаганда, – многими людьми, особенно молодежью, воспринималось с чувством гордости за свою принадлежность к стране и к этому строительству. Гордость порождала патриотизм и, в некотором смысле, сознание своей мессианской роли: задача принести свет миру возлагалась на них – простых тружеников Советской страны. Причем чем дальше, тем больше роль «страны» выступала на первый план, оттесняя «мессианство» классовое. Важно учесть, что патриотизм, о котором в первой половине 1930-х гг. вслух еще предпочитали не говорить, и чувство гордости развивались не в узкореспубликанских, а в общегосударственных рамках, как чувство сопричастности к целому организму, а не к его части.

Необходимость сплочения всех сил страны и общества снова вытолкнула на поверхность вопрос о соотношении союзного и республиканского начал в СССР. В республиках имелись силы, в том числе разделявшие идейную платформу национальных движений, которые отстаивали приоритет интересов республик над интересами союзного государства и необходимость предоставления им больших прав. В то же время логика индустриального развития диктовала подход к экономике СССР как к экономике единого государства, а не как к сумме более или менее связанных между собой республиканских экономик. Этот подход присутствовал и в предыдущем десятилетии, но тогда, хотя бы в силу решений X и XII съездов РКП(б), приоритет отдавался развитию республик, что и позволило существенно поднять их экономически и политически, а некоторые и попросту создать на голом месте. 1930-е гг. стали временем дальнейшего укрепления взгляда на Советский Союз именно как на государство, а не на союз республик или зародыш для всемирной республики советов.

Итак, основной причиной изменения приоритетов в национальной сфере стал переход в 1929–1930 гг. к индустриальному рывку – социалистической модернизации. Она была вызвана объективным ходом развития России-СССР и требовала политического, идеологического и экономического единства общества, устранения идейных и прочих противников нового курса. Утверждение социалистической экономики означало ликвидацию тех социальных групп, которые официально считались носителями не только буржуазных отношений, но и национализма. О некоторых других причинах перехода к новой «эпохе» в национальной политике, ставших роковыми для украинского национального движения, речь пойдет ниже. А сейчас следует проследить, как переход к индустриально-колхозному рывку отразился на населении УССР и этом самом движении.

«Великий перелом», население УССР и украинское национальное движение

Крестьянство

В конце 1920-х гг. на селе вновь стал отмечаться рост недовольства. Начало ему было положено хлебным кризисом 1927–1928 гг. Село продолжало находиться в непростых экономических условиях «ножниц цен», которые весьма точно охарактеризовал сам И. Сталин. Крестьянство, говорил он, «платит государству не только обычные налоги, прямые и косвенные, но оно еще переплачивает на сравнительно высоких ценах на товары промышленности – это, во-первых, и более или менее недополучает на ценах на сельскохозяйственные продукты – это, во-вторых» (выделено Сталиным) [1097] .

Крестьянство вновь стало придерживать хлеб, дожидаясь повышения цен на него, а то и просто губить урожай. Все это повлекло за собой удорожание промтоваров и ухудшение жизни всех слоев населения страны, в том числе самих крестьян. Неспособность сельского хозяйства обеспечить нужды ускоренного промышленного строительства подталкивала руководство ВКП(б) к мерам внеэкономического характера. Уже после XV съезда (1927 г.) в ход пошли силовые методы изъятия хлеба [1098] .

1097

Сталин И. В. Соч. М., 1949. Т. 11. С. 159.

1098

Полжичний терор i тероризм в Украпп… С. 358.

Недовольство выражалось в форме саботажа и срыва заготовительных и налоговых кампаний, порче продуктов, росте антисоветских настроений, терактах против представителей власти и т. п. Естественно, чаще всего в этом были замечены зажиточные крестьяне, а также политически неблагонадежные лица («бывшие», участники бандформирований) [1099] . Это не было бандитизмом сродни тому, что имел место в начале десятилетия. Теперь в силу разных причин он не мог получить такого размаха. Что немаловажно, у огромной массы населения (хотя, конечно, были и исключения) укрепилось сознание безальтернативности УССР и СССР как страны в целом. Но при всем том статистика ГПУ отмечала, что в 1928 г. произошел резкий рост выступлений, охарактеризованных как террористические. Так, если в 1927 г. по республике было зафиксировано 173 таких случая, то с января по ноябрь 1928 – уже 351, из них в два последних месяца – 74 [1100] . Далеко не все из них являлись проявлениями настоящего терроризма. Однако угрозы, избиения крестьян-активистов, советских работников и коммунистов, покушения на них часто действительно были сопротивлением осуществлявшимся мероприятиям или произволу их конкретных исполнителей и потому могут считаться проявлением классовой борьбы.

1099

РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 127. Л. 291–292; Подкур Р. За повідомленням радянських спецслужб. Київ, 2000. С. 67.

1100

ЦГАОО У. Ф. 1. Оп. 20. Д. 2800. Л. 204.

Но в целом в конце 1920-х гг. ситуация на селе оставалась более-менее спокойной. Резкий всплеск протестных настроений пришелся на 1930 г. и был вызван началом проведения коллективизации и ликвидации на ее основе кулачества как класса. Согласно постановлению ЦК ВКП(б) «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» от 5 января 1930 г., коллективизацию на Украине намечалось закончить к весне 1932 г. [1101] На практике «сплошная коллективизация» осуществлялась поистине головокружительными темпами: уже к 10 марта было коллективизировано 70,9 % крестьян. Столь высокие показатели при нежелании значительных крестьянских масс идти в колхозы достигались путем приписок, при помощи давления, угроз (например, угрозы раскулачивания [1102] ), а то и просто физического воздействия. Создание колхозов сопровождалось обобществлением имущества и раскулачиванием, под которое попадали не только кулаки, но и середняки и даже бедняки. Четкие критерии, которые позволяли бы классифицировать то или иное хозяйство, отсутствовали, что открывало широкие возможности для произвола, сведения личных счетов или просто ошибок. К тому же над местными властями довлел спускаемый «сверху» план, в котором давались разнарядки, сколько хозяйств надо коллективизировать, сколько раскулачить и т. д. [1103]

1101

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 5. С. 72–75, 28–39.

1102

Політичний терор і терорізм в Україні… С. 369.

1103

Кульчицький С. Україна між двома війнами (1921–1939 рр.). Київ, 1999. С. 150.

Любое действие рождает противодействие. Ответом на коллективизацию стал резкий всплеск протестных настроений зимой-весной 1930 г. по всему СССР. Отпор выражался в отказе от вступления в колхозы, выходе из них, «волынках» – саботаже работы в новых хозяйствах, забое скота и порче имущества, в «бабьих бунтах», терроре против партийного и советского состава и даже вооруженном сопротивлении [1104] . Многие выступления, если не большинство, были спровоцированы форсированием темпов, злоупотреблением местных властей, произволом и издевательством при проведении коллективизации и раскулачивания [1105] . Крестьянские настроения проникали и в Красную армию. Например, за три недели марта 1930 г. по 74 гарнизонам Украинского военного округа было зафиксировано 1724 случая негативной реакции на коллективизацию, а из 5500 писем красноармейцев политика советской власти на селе оценивалась положительно только в 1005 [1106] .

1104

Там же. С. 157.

1105

ЦГАОО У. Ф. 1. Оп. 20. Д. 3184. Л. 1–6, 17, 109–110.

1106

Політичний терор і тероризм в Україні… С. 410.