Украшение и наслаждение
Шрифт:
Ей тотчас вспомнились те знаки, которые подавал Обедайя, перед тем как уйти.
— Я решил просмотреть кое-какие счета, — ответил граф. — А вы-то сами их видели?
— Такими делами ведает Обедайя. А что, мне следует знать об этих счетах?
— Понять их было бы нетрудно, если бы счета составили надлежащим образом. Но эти лишены некоторых необходимых подробностей, и мне очень неприятно об этом упоминать. Там есть несколько имен, соотносящихся то ли с поступлением денег, то ли с выплатами — точно не обозначено.
Эмма знала, о чем граф говорил. Она пыталась понять
— Видите ли, сэр, многие поставщики дорожат своей анонимностью, и поэтому они…
— Неужели многие? — перебил граф.
— Да, конечно. Но мой отец обладал прекрасной памятью, и, вероятно, всю остальную информацию он держал в голове.
— Не сомневаюсь, — буркнул граф. Встав со стола, он оправил сюртук. — Приложив некоторые усилия, я разберусь во всех этих записях, даже не обладая столь прекрасной памятью.
— Возможно, вам следовало бы забрать счета с собой, чтобы внимательно изучить их на досуге.
Он уже думал об этом, но потом отказался от такого варианта.
— Я сделаю это здесь, что даст мне возможность понять, насколько Ригглз способен улучшить шансы на успех очередной распродажи. Впрочем, я не уверен в том, что она вообще состоится.
С этими словами граф удалился.
Но перед тем как уйти, он взглянул на Эмму, и в это мгновение, в эти несколько секунд она снова почувствовала, что не может отвести от него глаз — не может даже шевельнуться и вздохнуть…
— Ты читаешь, Саутуэйт? Может, я не вовремя?
Дариус поднял голову от книги. Однако он не читал; мысленно граф то и дело возвращался к слишком уж нервному Обедайе Ригглзу, к подозрительным записям в учетных книгах и, конечно же, к хорошенькой женщине в розовом платье, окруженной серебряными вещицами искусной работы.
Сегодня он чуть не поцеловал Эмму Фэрборн. И был готов признать, что такой импульс казался безумным. Более того, ему никогда прежде не случалось стать жертвой подобного безумия, а вот сегодня в задней комнате он едва не совершил подобную глупость, но, к счастью, сдержался, чему, по всей вероятности, был очень рад.
— Ты мне не помешала, Лидия. — Граф отложил книгу, и его сестра села с ним рядом. — Дорогая, какое у тебя сегодня славное платье.
Лидия с равнодушным видом оправила платье на коленях и пожала плечами. Горничная убрала ее темные волосы самым незамысловатым образом, но такой выбор сделала сама Лидия, а не горничная. По непонятной для Дариуса причине его сестра почти не уделяла внимания своей внешности, а в последний год стала такой тихой, такой незаметной и столь отдалившейся от света, что он все чаще опасался за ее здоровье. А теперь смотрел в глаза Лидии и не видел… ничего.
— Значит, ты ездил в Кент, — сказала она. — И не взял меня, хотя обещал.
В ее голосе прозвучал укор. И он был рад даже этому — все-таки хоть какие-то эмоции.
— Я ездил туда с друзьями. Было бы неудобно
Она не стала возражать. Она никогда не возражала. Просто смотрела на него пустыми, ничего не выражающими глазами.
— Я хочу поехать туда и остаться там жить.
— Нет, Лидия.
Это был старый спор. Ее непреодолимая страсть к уединению смущала и огорчала его, как и многое другое в сестре.
— Я найду себе компаньонку и не буду там одна.
— Нет.
— Не понимаю, почему ты мне отказываешь, почему вынуждаешь меня жить в городе?
— Тебе и незачем это понимать. Ты просто должна подчиняться.
Граф заговорил с раздражением — и вовсе не из-за строптивости сестры, а потому, что эта тема стала теперь единственной в их редких разговорах. Судорожно сглотнув, он постарался взять себя в руки и добавил уже более миролюбиво:
— Ты совсем отдалилась от общества, от друзей, от родных… — И от него, Дариуса. — Лидия, я не позволю тебе совершить последний шаг и окончательно уйти из нормальной человеческой жизни.
Ее взгляд был прикован к пятну на ковре. Он был бы рад, если бы сестра взбунтовалась и начала скандалить. Любое проявление чувств с ее стороны было бы желанным. Но она по-прежнему молчала. Потом вдруг обронила:
— Будь я мужчиной, ты бы позволил мне бывать где угодно.
Она сказала это совершенно спокойно. Пожалуй, даже вяло. И вышла из библиотеки.
А граф, проводив сестру взглядом, почему-то вдруг подумал об Эмме Фэрборн и пробормотал:
— Ужасно хочется увидеть ее…
Глава 8
— Это будет очень скромный обед, и миссис Маркус настоятельно просила привести тебя, — сказала Кассандра на следующий день, когда они с Эммой шли по Бонд-стрит.
— Насколько скромный?
— Ну, думаю, будет не более двадцати человек.
— Полагаю, сейчас для меня неуместно вести светскую жизнь.
Эмма указала на свое скромное серое платье — свидетельство того, что она все еще была в трауре.
— По-видимому, миссис Маркус считает иначе, — заметила Кассандра. — Речь идет о весьма скромном светском приеме. Я тоже так считаю. Да и все остальные гости будут того же мнения. А вообще-то… Знаешь, я собираюсь составить для тебя полную программу светских приемов, как только будет возможно.
Эмма предпочла бы, чтобы подруга этого не делала. Иногда Эмма сопровождала Кассандру на званые вечера и обеды, но никогда не чувствовала себя там уютно. Она была настолько чужой, что даже удивлялась тому, что другие гости не говорили ей об этом прямо в лицо.
Что же касается ее дружбы с Кассандрой, то она завязалась благодаря счастливому случаю. Они познакомились два года назад, когда обе стояли перед картиной на выставке живописи в Королевской академии. Эмма пробормотала себе под нос, что, мол, обращение художника с формой довольно смелое, но ему не хватает мастерства. Кассандра же восприняла эту критику весьма болезненно — оказалось, что картина написана ее другом. Поэтому пятнадцать минут они проспорили, а потом еще добрый час болтали, и Эмма узнала, что ее новая знакомая — сестра графа.