Укрощение цербера
Шрифт:
Девушка по имени Элис любезно, но несколько высокомерно улыбнулась, и тоном, не допускающим возражений, спросила профессора, не хочет ли он потанцевать.
Тот был польщен, но растерян.
– Милая леди, боюсь, что, кроме вальса, я ни на что не способен.
– Это и есть вальс, - терпеливо сказала Элис.
Они пошли танцевать, однако получалось у них не слишком изящно.
Графиня вздохнула и пробормотала как бы в ответ на собственные мысли:
– И ведь нельзя сказать, что она так уж некрасива...
– Она не умеет использовать собственные возможности, -
– Откровенно говоря, - воскликнула графиня, - я нынешнюю молодежь не понимаю. Они даже не стараются понравиться, а нужно-то всего-навсего, как я делала в молодости, подобрать цвета, которые тебе идут, подложить плечики, потуже затянуть корсет, чуть подкрасить волосы, придав более выигрышный оттенок...
С этими словами она отбросила со лба пышные тициановские пряди. Уж она-то, бесспорно, старалась нравиться, до сих пор старалась, и еще как старалась!
– Довольствоваться тем, что дала тебе природа, это... это просто глупо! Да и в обществе этого не поймут! Вот Элис исписывает целые страницы умными словами о сексе, но скажите мне, часто ли мужчины предлагают ей отправиться на выходные в Брайтон? Одни умные слова, работа, социальное обеспечение трудящихся, забота о будущем. Все это замечательно и достойно похвал, но, скажите мне, разве это весело? И взгляните, каким унылым эти молодые люди сделали мир! Сплошные правила и запреты! В мое время было по-другому.
– Кстати, мадам, как поживает ваш сын?– Пуаро едва не сказал "Малыш", но во время вспомнил, что прошло двадцать лет.
Лицо графини осветила нежная материнская улыбка.
– Мой ангелочек! Огромный, плечистый, красивый!
Он сейчас в Америке. Строит там мосты, банки, гостиницы, магазины, железные дороги - все, что их американской душе угодно!
– Так он что, инженер?– с некоторым недоумением спросил Пуаро.– Или архитектор?
– Какая разница?– отмахнулась графиня.– Главное, он душка! Думает только о стальных балках, механизмах и каком-то напряжении, словом, о вещах, в которых я никогда ничего не понимала. Но мы, как и прежде, обожаем друг друга. И ради него я обожаю малютку Элис. Я не сказала? Они обручены. Встретились не то на самолете, не то на пароходе, а может в поезде и, пока говорили о социальной защите трудящихся, по уши влюбились друг в друга. Так что, когда она приезжает в Лондон, тут же идет ко мне, а я прижимаю ее к сердцу, - графиня сложила руки на внушительной груди, - и говорю: "Вы с Ники любите друг друга, значит, и я тебя люблю, но зачем же ты все время сюда приезжаешь?" Она начинает лепетать что-то про книгу, которую пишет, и про свою карьеру. Признаться, я этого не понимаю, но я всегда говорила, что нужно быть терпимой. А как вам нравится, друг мой, - добавила она на одном дыхании, - то, что я тут накрутила?
– Просто замечательно, - одобрительно огляделся Пуаро.– Все очень chic <Шикарно (фр.).>.
Клуб был полон, и чувствовалось, что людям здесь приятно находиться. Среди посетителей были и томные пары в вечерних туалетах, и богемные юноши в вельветовых брюках, и солидные джентльмены при галстуках; одетые в костюмы чертей оркестранты
– Мы тут каждому рады, - сказала графиня.– Так ведь оно и должно быть, правда? Двери ада открыты для всех...
– Кроме бедняков, пожалуй?– предположил Пуаро.
– Нас же учат, что богатому трудно попасть в Царствие Небесное, засмеялась графиня, - так пусть у них хоть в аду будет преимущество.
К столику возвратились профессор и Элис. Графиня поднялась.
– Мне надо поговорить с Аристидом.
Она обменялась парой фраз с метрдотелем, этаким сухопарым Мефистофелем, и пошла от стола к столу, беседуя с посетителями.
– Она личность, не правда ли? Это сразу чувствуется, - заметил профессор, утирая лоб и потягивая вино из бокала.
Вскоре он извинился и отправился поговорить с кем-то за соседним столиком. Оставшись наедине с суровой Элис, Пуаро почувствовал некоторую неловкость. При ближайшем рассмотрении девушка оказалась весьма миловидной, но Пуаро в ее присутствии все равно было решительно не по себе; уж очень холоден был взгляд ее голубых глаз.
– Я даже не знаю вашей фамилии, - промямлил он.
– Каннингэм. Доктор Элис Каннингэм. Насколько я понимаю, вы с Верой были когда-то знакомы?
– Да, лет двадцать назад.
– Я нахожу ее весьма любопытным объектом для изучения, - сказала доктор Элис Каннингэм.– Естественно, она меня занимает прежде всего как мать человека, за которого я собираюсь замуж, но у меня к ней есть и чисто профессиональный интерес.
– Вот как?
– Да. Я пишу книгу о психологии преступников и нахожу ночную жизнь этого заведения весьма поучительной.
Сюда регулярно заходят всякие криминальные личности, и с некоторыми из них мне удалось побеседовать об их детстве. Вы, конечно, знаете, что у Веры тоже имеются преступные наклонности - я имею в виду ее склонность к воровству?
– Ну да.., мне об этом известно, - согласился слегка ошарашенный Пуаро.
– Я лично называю это сорочьим комплексом. Понимаете, она всегда крадет блестящие предметы. Только драгоценности, никаких денег. Я думаю, что в детстве с ней слишком нянчились и во всем потакали, но - чересчур оберегали.
Жизнь у нее была невыразимо скучной - скучной и слишком благополучной. А ее натура требовала драматических ситуаций, ей хотелось познать страдание, справедливую расплату.
В этом корень ее пороков. Ей хочется быть значительной, заставить говорить о себе, пусть через наказание.
– Вряд ли жизнь представительницы ancien re gime <Старого режима (фр.).> в России во время революции была такой уж благополучной и скучной, - возразил Пуаро.
В голубых глазах мисс Каннингэм мелькнула легкая усмешка.
– Ах, представительницы дворянства...– протянула она.– Это она вам сказала?
– Она аристократка до мозга костей, - непререкаемым тоном заявил Пуаро, гоня от себя беспокойные воспоминания о том, как в рассказах графини о ее детстве и юности концы никогда не сходились с концами.