Укрощенная горцем
Шрифт:
Ее глаза распахнулись, в них блеснули слезы. Генри не очень раскаивался в своих словах. Почему только он должен страдать? Лиззи забудет Гранта. Ее красота никуда не денется. Он, Генри, — другое дело.
— Кого? — требовательно воскликнула она и поджала губы. — Ты сейчас же скажешь мне, кого он выбрал!
В голосе Элизабет появились истеричные нотки. Она шагнула к брату, и Генри бросил парик на пол, на случай если придется защищаться. У сестры бешеный нрав, и ей уже случалось бить его, если она не получала того, что хотела.
— Это
Элизабет застыла, ее челюсть на мгновение отвалилась, но девушка тут же закрыла рот и стиснула зубы. Генри испугался, что сейчас сестрица закинет голову назад и завоет. Вместо этого Лиззи вдруг взяла себя в руки и ответила брату ледяной улыбкой.
— И поэтому ты так мрачен? — Она с насмешливым пренебрежением покачала головой. — Ты влюбился в нее, и вот чем она тебе отплатила! Что ты собираешься делать, Генри?
— А что я могу сделать?
Элизабет нагнулась, подняла парик и отдала брату.
— Бедный Генри. Когда на тебя напали, ты утратил не только красоту лица. Раньше ты был так уверен в себе, всегда знал, что получишь все, что хочешь. — Элизабет придвинулась и задышала прямо ему в лицо. — Если в твоем сердце осталось хоть что-то мужское, брат, затащи ее в постель и покажи, кто ты есть. А если и после этого она не захочет тебя, убей ее!
Генри отшатнулся. Сколько ночей он провел в мечтах о том, что убьет тварь, которая его изуродовала! Мечтал о том, что найдет ее, сорвет маску, а потом перережет глотку.
— Ну давай же! — Сестра ухмыльнулась прямо ему в ухо. — Я знаю, что ты сделал с той крестьянской девкой в Ноттингеме, которая рассказывала всем, что носит твоего ублюдка.
Генри прикрыл глаза, защищаясь от воспоминаний. С Мейри он такого сделать не может. Конечно, она причинила ему зло, но всегда была добра к нему. Отличала его. В этом он был уверен. Его и Гранта. Может, не стоит ее убивать?
— Сделай что-нибудь с ней, Генри, — уже спокойнее произнесла Лиззи, легонько поцеловала его в щеку и отошла. — Иначе сделаю я.
Коннор остановил Мейри у входа в личный сад короля. Он еще не закончил разговор с нею, пусть даже она считала иначе. Мейри не дала обещания не выходить замуж за Оксфорда или за любого из шотландских претендентов на ее руку. Хуже того, ее совсем не заботили возможные последствия схваток с мужчинами в бою или даже здесь, в Уайтхолле. У Коннора кровь стыла в жилах при воспоминании о том, как Мейри смеялась и танцевала с Куинсберри, а потом забралась в его покои, чтобы обыскать их.
— Кто еще знает, что ты участвовала в засадах на камеронцев в их собственных домах, Мейри?
— В домах, где они устраивали тайные встречи с членами старого парламента, — уточнила она. — Позволь напомнить тебе, что при Ричарде Камероне они отказались от присяги королю Карлу Второму и объявили Якова папистом. А теперь они собирают силы на севере. Кто-то
— Мейри, разве штрафов за непосещение официальной церкви не достаточно? Не достаточно, что шотландские наемники разоряли их графства? — настойчивым тоном задавал вопросы Коннор. — Разве законно устраивать казни без суда и следствия? — Он огляделся и понизил голос так, что она едва его слышала: — Оставь уничтожение всех подряд, всего населения королю и его армии, иначе ты запятнаешь руки кровью так, что никогда не отмоешься.
— Коннор, ты говоришь так, будто сочувствуешь им. Интересно, а король знает, что ты на стороне его врагов?
Черт ее подери! Как может она так плохо думать о нем?
— Он знает, что я принимал участие в карательных походах. И, нравится тебе это или нет, я сожалею об этом.
— Но ведь они предали короля, которому ты служил семь лет!
— Предали, — спокойно согласился Коннор. — Но ведь это были люди, у которых просто другая вера. Из-за этого их объявили вне закона. А как мы все отлично помним, правительство не терпит инакомыслия, считает таких людей преступниками. И твой и мой отцы испытали это на собственной шкуре.
— Но это другое дело, — продолжала спорить Мейри. — Наши сражались за свои права, а не пытались изменить веру. Нас ненавидят, потому что мы католики.
— Да. И мы не лучше, потому что тоже ненавидим протестантов.
Мейри ненадолго умолкла, словно обдумывая его слова. Коннор взмолился, чтобы она послушалась. Она еще не осознавала, что сделает с ее душой пролитая ею кровь. Хуже того: если она будет продолжать участвовать в схватках, рано или поздно ее убьют. О Господи, когда она успела стать такой жестокой? Что сделалось с девушкой, которая мечтала лишь о спокойной жизни с родственниками и с обожающим ее мужем?
— И зачем я только тебе это все рассказала? — Мейри повернулась, чтобы уйти, и через плечо добавила: — Если ты скажешь кому-нибудь хоть слово, клянусь: я убью тебя.
— В отличие от тебя самой, — шагнув за ней, произнес Коннор, — я никогда не подвергну твою жизнь опасности.
— И не выдашь принцу Оранскому?
Она бросила на него вызывающий взгляд.
Терпение Коннора лопнуло. Он схватил ее за руку и заставил остановиться. Он устал от ее обвинений в том, что предал ее, предал Шотландию.
— Мейри, пускай я сочувствую всем, кого казнили за веру, я не союзник Вильгельма. Черт возьми, ты же хорошо знаешь меня.
Коннор почувствовал, как сжалось сердце, когда Мейри обернулась и посмотрела ему прямо в лицо глазами, полными воспоминаний, от которых она пыталась избавиться.
— Я совсем не знаю тебя, Коннор.
— Знаешь. Ты просто слишком упряма, чтобы признать это. Я никогда не сделаю ничего, что причинит тебе вред.
— Ты поздно хватился.
— А ты? — многозначительно произнес Коннор. — Ты думаешь, я был счастлив все эти годы без тебя?