Укротить Чудовище. Часть 1
Шрифт:
Что бы там ни думал Фабиан, я умею обходиться без горничной. Во всяком случае, когда дело касается простых, элементарных вещей.
Отмечаю с недовольством, что опять вспомнила о Фабиане, будто бы мне и без молодого ведуна забот мало.
Утро начинается по уже укоренившему отчасти распорядку: мы с Катериной просыпаемся, выбираемся из-под общего одеяла, приводим себя в должный порядок. Я не без опаски иду в ванную комнату — выбитую накануне щеколду сам Фабиан и починил под возмущенное ворчание Саффрон, вставшей последней и потому вынужденной дожидаться, пока все доделают, — однако призраков там нет, никто не беспокоит
— Ты полагаешь, я могу повлиять на лорда Данмара? — я поворачиваю голову то в одну сторону, то в другую, изучая прическу в зеркале и убеждаясь, что все получилось как надо: аккуратная, без выбившихся прядей.
— Ну, раз уж ты отказалась от моего плана и твердо намерена выйти замуж за это недоразумение, то неплохо было бы взять управление ситуацией в свои руки, — пожимает плечами сестра. — Боюсь, если ты или папа не напомните, то Мортон и вовсе позабудет, что должен на тебе жениться. И почему Фабиан все время крутится возле тебя?
С трудом сдерживаю дрожь. Неужели его ко мне внимание — вот уж кто не дает себе труда скрывать свой интерес к чужой невесте! — столь заметно, столь очевидно?
— Тебе показалось.
— Разве? — губы Катерины кривит язвительная усмешка. — То вы гонки на пересеченной местности устраиваете, то он тебя на руках носит, то на танец приглашает.
— Фабиан носил меня на руках? — я смотрю на отражение сестры, сидящей в изножье кровати, и пытаюсь вспомнить, когда было такое?
— Когда ты потеряла сознание, — отвечает Катерина неохотно, отводя взгляд.
— Разве меня сюда перенес не лорд Данмар?
— О-о, не некромантское это дело — невест на руках носить.
Очевидно. Слишком очевидно.
И если заметила Катерина, то сколько потребуется времени остальным живущим под этой крышей?
Я медлю в нерешительности, но все же меняю тему:
— Ты помнишь тот год, когда… когда погибла мама?
Катерина качает головой.
— Помню, конечно, — умолкает на минуту и продолжает иным голосом, тусклым, тихим: — Я всегда тебе завидовала, Роза.
— Почему?
— Ты была так мала тогда, совсем еще крошка… а я… мне уже было девять, и я запомнила все лучше, чем хотела бы.
— Мама была ведуньей, — я оборачиваюсь к сестре.
— Скорее ведьмой. В вальсийский корпус тогда не принимали девушек и с отдельным предубеждением относились к одаренным леди. Бабушка рассказывала, что мама хотела учиться в Лидии или в Лире, где не придавали такого значения полу потенциального адепта, но отец, наш дедушка, ей не позволил. Мама осталась на родине и поступила как должно молодой даме ее положения — вышла замуж на благо рода, сделала одну из самых удачных партий,
Стала леди Ренье.
Об этом мне известно.
Дедушка гордился маминым замужеством — брак ее обернулся небывалым возвышением для прежде не особо значительного рода Вэарринг, позволил нашему дяде, отцу Элана, заключить выгодный союз.
— Родители любили друг друга, — пусть мне от любви этой и достались лишь воспоминания, по-детски наивные, размытые солнечным светом маминой улыбки, теплом ее, их взаимной с папой нежностью.
— Им повезло, равно как и Вэаррингам. Если бы папа не полюбил маму, то едва ли он, единственный наследник рода Ренье, женился бы на девушке ее положения. И любовь стала их погибелью — папа слишком много позволял маме, в том числе разрешил практиковать, ездить по всему королевству. Это сейчас учебный корпус ежегодно выпускает толпу адептов, половина из которых готова работать за гроши в каждой деревне, куда распределят, а тогда было иначе, услуги дипломированных ведунов стоили ох как дорого и тем скорее простые люди принимали помощь ведьм-самоучек. Боялись порою, но когда нужда заставляла — звали.
Я знаю и об этом — больше от слуг и посторонних, нежели от папы, всегда скупо, неохотно рассказывавшему о последних годах маминой жизни.
— Несчастный случай. Мама часто ездила без охраны и надлежащего сопровождения, не желая привлекать к себе внимания и полагая, что справится сама… а папа был молод, беспечен и больше занят своей придворной карьерой.
Пытаюсь вспомнить, что именно произошло с мамой, и не могу.
Маленьким девочкам не рассказывают подробностей того, что случилось с их матерями.
Но позже, когда я стала старше? Почему я и о маминой смерти не знаю почти ничего, кроме формулировки, сухой, официальной, равнодушной, — несчастный случай?
— Это так нелепо — то, как погибла мама… — произношу неуверенно, надеясь на ответное пояснение.
— К сожалению, — Катерина бросает на меня неожиданно цепкий, оценивающий будто взгляд, встает с кровати и идет к двери. — Пойду посмотрю, в какую бездну провалились Элан и Лариса с завтраком.
Сестра исчезает за закрывшейся дверью и мне кажется отчего-то, словно она пытается убежать от моих вопросов, словно она не желает обсуждать со мной смерть нашей мамы.
— Значит, вот оно как.
Я все же вздрагиваю.
Призрак появляется посреди спальни, смотрит задумчиво на створку и лишь затем поворачивается ко мне. Взгляд его надменен, остер и я вижу в нем отражение папы, обычной его презрительной холодности, которой он одаривает тех, кого полагает не стоящими своего внимания.
— Сколько тебе было, когда погибла твоя мать? — вопрошает привидение, и я не могу не ответить.
— Три.
— Шесть лет… по всему видать, он старался, но… все же она забеременела и родилась ты.
— Кто вы? — я поднимаюсь, присматриваюсь к призраку, ищу фамильные черты. — Я знаю, вы — один из рода Ренье.
— Я не просто один из рода Ренье, — возражает призрак надменно. — Я Эдмунд Кристофер Ренье, тринадцатый и последний герцог Даринский.
— Герцог? — мне незнакомо ни само слово это, ни титул.
— Нынче дворянские титулы упразднили. Да и современным королям, полагаю, стало свободнее дышаться, зная, что вокруг нет герцогов королевских кровей, готовых принять престол.