Улей 2

Тодорова Елена

Она же его буквально поглощает визуально.

Белая рубашка как нельзя лучше подчеркивает развитую мускулатуру и ширину его плеч, контрастируя с бронзовым оттенком кожи и вырывающимися из-под ворота и манжет татуировками.

А кто ему их гладит, эти рубашки? Что она за жена, если впервые об этом задумалась? Должна ли она делать это самостоятельно?

Должна?

Может, и нет. Но странность в том, что Ева хочет гладить рубашки Адама. Чтобы не какая-то там посторонняя женщина, которой за это заплатили деньги. А она, никогда не державшая в руках утюга.

У

нее перехватывает дыхание, Титов же, возвращая к жене взгляд, демонстрирует ту самую стальную выдержку. Закладывая руки в карманы брюк, держит расчетливую дистанция, давая ей возможность действовать по своему усмотрению.

Смотрит свысока. Напрягая скулы, чуть щурит глаза, словно бы сдерживая то, что там живет.

«Не надо, Адам».

«Выходи».

— Нравится? — спрашивает Ева, рвано выдыхая.

— Что?

— Управлять такой махиной? Тебе через месяц только двадцать, Титов, а ты владеешь многомиллионным заводом: импортируешь, экспортируешь, совершаешь транзитные операции и что там еще? — рассекает застывший воздух руками. — Впрочем, неважно. Вопрос один: тебе нравится?

Титов абсолютно равнодушно пожимает плечами.

— Что сказать? Я не вижу в этом ничего сверхъестественного. У меня богатые родители, и я амбициозный ублюдок. Складываем. На выходе получаем Припортовый, как ценное приобретение.

— Нафига он тебе нужен-то в двадцать лет? — искренне недоумевает.

— Чтобы у нас было будущее, Эва. Я вошел в мир власти этого города.

— Ты разрушил мир власти этого города!

— Да. И теперь я буду тем, кто станет толкать и регулировать политику новой власти. А не какое-то дьявольское быдло.

Как бы то ни было, Ева — часть того же дьявольского быдла. Неужели его это совсем не волнует?

— Я тоже ценное приобретение? — язвит, намекая на треклятую империю, которую все еще не спешит наследовать после смерти матери.

— В некотором смысле. — И у девушки грудь стальным узлом стягивает. Дыхание стынет и застревает в легких. — Только ты больше не часть дьявольского клана. Исаевы теперь — только история. А ты, Эва, свободная планета.

— Аминь! — раздраженно резюмирует девушка высоким звенящим голосом. — Знаешь, на моей свободной планете существуют свои законы. Например, я могу принимать решения самостоятельно, и говорить сама за себя могу! Так что перестань отвечать, когда обращаются ко мне.

Понимание отражается улыбкой на его красивом лице.

— Так вот, что тебя бесит? Я просто не хотел, чтобы ты напрягалась.

— Может, ты и дышать за меня будешь, чтобы я не напрягалась.

— Я? Могу, — серьезно заявляет Титов. — Если хочешь.

— В том то и дело, что я не хочу.

Поджимая губы, Адам медленно втягивает через нос воздух. Долго смотрит на жену, прежде чем кивнуть.

— Хорошо.

Только Ева уже разошлась.

— Не просто хорошо, Адам. Посмотри на ситуацию с моей стороны. Посмотри и пойми, — настаивает она.

Титов берет с подоконника сигареты, но забывает закурить.

Слыша в голосе девушки всю глубину ее огорчения, чувствует, как в груди что-то со скрежетом переворачивается и встает колом. Как ему не давить со своей опекой, если стоит Еве только немного расстроиться, у него внутри все воспламеняется? Он ради нее готов убить! Она свободы требует, это ожидаемо, зная ее характер. Но Адам уже взвалил себе на плечи все, что мог. Как послабить теперь этот контроль?

— Я ни на что не способна. У меня ничего не получается. Я бросила второй университет и совершенно не представляю, чем мне заниматься по жизни. А ты еще ущемляешь мои социальные права, делая из меня законченную амебу!

Ему крайне не нравится то, как она видит ситуацию. Возможно, Титов перегибает, но он никогда не думал, что дерзкая и самоуверенная Ева может рассматривать его поступки под таким углом.

— Ты думаешь, у меня все сразу получается, Эва? Ни фига! Я владею этим заводом. Но, как ты сама понимаешь, у меня нет ни опыта, ни образования, чтобы им управлять. Пока я пытаюсь вскочить в несущийся поезд на полном ходу, мне приходится доверять людям, которых я, в общем-то, не знаю.

— Ты наводил о них справки, Адам, — взрывается девушка. — Ты изучил все. Да ты в курсе, во сколько лет Антону Григорьевичу вырезали аппендицит. А случилось это, между прочим, в его тринадцать! Хочешь сказать, ты не подготовлен?

— Ты, что же, изучаешь мои бумаги?

— Находила информацию даже о себе! С полями, исписанными гнусными комментариями!

— Ты же знаешь, что это, блин, было в самом начале.

— Не важно, — отмахивается. — Я к тому, что ты, как бульдог, Титов. Вцепляешься мертвой хваткой. Либо задушишь, либо глотку перегрызешь. Но свое уже не отпустишь.

— Считаешь, я тебя душу?

— В некотором роде, — копирует его тон и выражения.

Черные тени ложатся на лицо Адама. Этим заявлением она пробивает его крепкую броню.

— Я, мать твою, Эва, люблю тебя!

Она это знает и понимает. Но в душе скопилась тонна сомнений относительно того, готовы ли они к подобным чувствам?

Иногда одной любви не хватает.

За стремительными скомканными мыслями пробирается жуткий страх потерять Титова.

Но как теперь остановиться? Как подавить вытащенные наружу эмоции?

Ева не знает. Делает то, что кажется ей самым разумным в тот момент: резко меняет тему.

— А еще я видела содержимое той проклятой черной папки.

— Господи, зачем? Зачем ты туда полезла?

— Просто из любопытства. Ничто уже не способно заставить меня ненавидеть отца еще больше. Хотя, наверное, в «нулевых» вербовка секс-рабынь и их транспортировка через море в Турции меня бы шокировала, — в жестком тоне прорывается «старая» Ева.

Понимая, что она на взводе, Адам решает игнорировать то, как она умышленно хочет показаться прежней безнравственной и бессердечной гадиной.

Вот только, несомненно, его это бесит.

— Я, пожалуй, оставлю свои комментарии при себе, — со злым сарказмом отрезает он.