Улей

Дверь была старая и обшарпанная. Обивка кое-где полопалась, и из-под тусклого кожзаменителя лезло что-то белое. Но чем-то эта дверь выделялась на фоне двух других на лестничной площадке. Она словно говорила всем своим видом: «Я особенная», так и притягивая к себе взгляд.

В полутьме подъезда блестел глазок, казалось, смотревший прямо на Рут. Глубоко вздохнув, она нажала на кнопку звонка. Трель раздалась с небольшим запозданием. Руки были потные и холодные. Судорожно вытерев их о кофту, она поправила ремешок сумки, впивающийся в плечо.

«Главное – не трусь! – слышался в голове голос Свеньи. – Она, конечно, стерва, но имеет право. Смотри ей в глаза и будь спокойна».

Изнутри загремел замок.

«Такую дверь взломать в два счета…» – непонятно почему подумала девушка.

На нее уставились два пристальных глаза: один – голубой, другой – желтый – и с ходу просканировали лучше любого рентгена.

– Здравствуйте, – еле слышно вымолвила она. – Я…

– Всегда мнешься перед дверью, прежде чем позвонить? – недовольно вопросила женщина.

На вид хозяйка была чрезвычайно заурядна: одета в шелковый халат в китайском стиле, а на голове – так вообще махровое полотенце. Пыльные светло-голубые тени странно оттеняли ее разные глаза. Но, пожалуй, это единственное, что казалось в ней мистичным. В остальном вердикт уже вырисовывался сам: молодящаяся домохозяйка в постклимактерической фазе, не желающая это признавать.

«О боже мой… – подумала Рут. – И ради этого зрелища я тащилась до Пфорцхайма?»

– Ну, что встала-то? – рявкнула ей женщина. – Входи или проваливай!

«Вот это прием…»

Но вслух Рут не вымолвила ни слова и спешно переступила порог, окунувшись в дивную смесь царивших в квартире запахов: кошачьей мочи и курева. Жилище оказалось таким же безвкусным, как и его хозяйка. Полки забиты статуэтками, канделябрами, пустыми рамками; чуть ли не каждый сантиметр пола и стен покрыт разнообразными коврами, мало между собой гармонирующими. А на диване валяется мерзейший,

Хозяйка вскоре деловито вошла в комнату и неспешно прикурила. Значит, вот она какая… Кларисса.

Когда ей об этом рассказывала Свенья, все представлялось иначе: мистичнее. Рут была как на иголках. Не этого она ждала. Не этой жуткой квартиры и не такой хозяйки. Ясное дело, Кларисса – не немка. В речи слышится славянский говорок с подхваченным швабским акцентом – безвкусная смесь, присущая всем мигрантам в Баден-Вюртемберге… [1] Да и на жилье мощная печать восточноевропейского китча.

– Я не поняла, будешь говорить или нет? – вдруг вполне дружелюбно осведомилась Кларисса.

– Что? – Девушка очнулась и затараторила: – Извините. Да, конечно. Меня зовут Рут, вас мне порекомендовала моя подруга Свенья, она была у вас неделю назад и дала телефон…

Кларисса слегка поморщилась и разогнала дым тонкими пальцами. Ее разноцветные глаза неотрывно следили за гостьей, поблескивая словно два драгоценных камня.

– Она сказала, что вы можете посмотреть… ну… что будет… и причины моей проблемы…

Найти эвфемизм такому позорному слову, как «гадание», внезапно оказалось невероятно сложно.

– Ты всегда на кого-нибудь ссылаешься? Сама хоть в чем-то уверена бываешь? – опять резко спросила Кларисса, глядя на Рут как на пригоревший пирог.

Под прицелом ее недобрых глаз девушка постоянно чувствовала себя виноватой. Тяжело вздохнув, женщина наклонилась и сказала:

– Вот что, деточка, с таким характером ты в жизни далеко не уйдешь. Это и к гадалке не ходи.

Последовала новая затяжка, сопровождающаяся тонким хихиканьем. Рут потупила взор, разглядывая цветы на рвущейся клеенке. Место и эта дама были ей просто отвратительны. Но надо узнать, иначе уже никак.

– Что уж говорить про личную жизнь, – фыркнула Кларисса.

Она прищурилась и добавила:

– Он тебя никогда не полюбит.

– Как вы узнали, почему я пришла? – обомлела она.

Кларисса манерно закатила глаза.

– Да все вы приходите с одним и тем же. Что с вас, девочек, взять? Он меня не любит, почему, как влюбить… Ля-ля тополя, душу отдам, жизнь… – она зевнула, а затем почти ткнулась в нее своим маленьким острым носом: – Никогда не клянись своей душой. Жизнью – можешь: их много у человека. Но душою – никогда, поняла меня? Иначе пропадешь. Все слова всегда услышаны.

От ужаса Рут потеряла дар речи и смогла только кивнуть. Кларисса медленно отстранилась, продолжая оценивающе разглядывать свою клиентку. Та, в свою очередь, не могла не отметить, что гадалка все-таки артистична. Умеет себя подать, даже с полотенцем на голове.

– Единственный ребенок, – выдала тем временем гадалка. – Мать-одиночка растит к тому же, из сил выбивается, чтобы тебя, балбеску, одеть в эти дорогие шмотки и дать образование. Только хреново ты учишься. И блузка эта тебе не идет.