Улей
Шрифт:
Да это же перекресток.
Внезапно, словно по чьей-то воле, она припала к земле. Невидимые руки начали выворачивать каждую часть ее тела. Таинственному шепоту вокруг вторил воздушный смех, и с каждой новой вспышкой боли возвращалась память. Она вспомнила все: мать, друзей, несчастную любовь и, наконец, свой визит к Клариссе. И как ее сбила машина. Но теперь это были воспоминания о человеке, которым она больше не была.
Рут скорчилась на земле, выгибая вверх позвоночник. Это выглядело страшно.
Ты больше не та Рут. Она
Воздух искрился, и в нем дрожал необъяснимый гул, похожий на жужжание невидимого роя.
Силы стали возвращаться, а невидимые руки разжали свою безжалостную хватку… Это чувствовалось как благословение. Над головой светила луна, и вокруг было пустынно. Пошел дождь.
Кларисса ложилась спать в дурном расположении духа. Весь день пришлось пробегать со слабоумным сантехником, который в итоге только перекрыл воду и обещал вернуться завтра.
«Да этот дом проще снести, чем починить тут все!» – гневно сообщила она соседке по площадке.
Потом Пушистик нализался своей же шерсти и заблевал ей все ковры. Быт ее выматывал. Наложив на дряблую шею толстый слой омолаживающего крема, она легла с твердым намерением поспать как минимум до двенадцати.
Однако в три часа ночи что-то произошло. Сначала раздался странный треск, и чуткий сон развеялся, как по движению чьей-то ладони. Присев в кровати, она вслушалась. Доносилось из прихожей. Так трещит дерево – безошибочно определил слух.
Пушистик, жирной горой лежащий на ее коленях, вдруг зашипел и издал протяжный стон.
– Ты-то что орешь? – проворчала она и принялась искать в темноте тапочки.
Внезапно в прихожей раздался грохот, от которого волосы встали дыбом. Сквозь прозрачную занавеску мелькнула чья-то фигура, но это не привидение. Привидения двери не выламывают.
Гадалка осторожно прошла в прихожую. Ну точно: дверь валялась на полу, изрядно покореженная. Чья-то дюжая сила тут постаралась. А в дом кто-то пробрался, причем дух был ей знаком.
С хищным выражением лица бабка прошла в гостиную и включила ближайший торшер. Перед ней появилась нагая женская фигура. На лицо спадали мокрые черные волосы: на улице лило как из ведра. Присев в кресло напротив, Кларисса неторопливо прикурила, и дымок успокаивающе пополз вверх. Гостья тяжело смотрела на нее исподлобья, и в этом взгляде что-то было. В девушке, оказывается, есть стержень.
– Ну, – наконец-то нарушила Кларисса тишину после пары затяжек, – умная девочка. Поняла, что ко мне надо идти.
Та молчала.
– Да, Рут, ты оказалась не такой уж и размазней. Только вот дверь ты мне поставишь назад.
С ней явно что-то произошло там. Кларисса прищурила разноцветные глаза, внимательно разглядывая ее, и в итоге удовлетворенно хмыкнула:
– А ты изменилась. Что-то тебя изменило.
– Может, ты мне скажешь, что? – наконец спросила она. – А дверь твою я с самого начала хотела вышибить.
– Верно, – задумчиво заметила Кларисса. – Рут умерла. Ты здесь вместо нее. Ну ладно.
Затушив сигарету, Кларисса с не сходящей с лица ухмылкой ушла к себе. Все, как она и ожидала, кроме двери.
4
Самый неудачливый учитель на свете
Данила спешил, но сборам это мало способствовало.
«Да, конец всегда один и тот же…» – рассеянно размышлял он, швыряя в чемодан все, что попадалось под руку: рубашки, носки без пары, книги, журналы…
В комнате царил полнейший бедлам. Окно было нараспашку, и шторы колыхались от ветра. По полу перелетали листки с записями, а портрет Кафки укоризненно буравил его со стены тяжелым взглядом.
– Не смотри на меня! – возмутился Данила. – Так вышло, что я сделаю?!
Кафка его возглас никак не прокомментировал.
С улицы слышались веселые девичьи голоса. Мельком кинув туда взор, он издалека увидел их тоненькие фигурки в спортивных шортах и майках с эмблемой интерната.
– Ах, чертовки, – досадливо сказал он. – Все всегда из-за вас.
«Эй, – послышался назойливый внутренний голос. – Вообще-то, это твоя вина. Они на тебя не вешались».
– Да-да, – ответил он сам себе. – То-то она виляла задницей и при виде меня задирала юбку повыше…
«Совсем не обязательно было трахать собственную ученицу», – не оставлял его внутренний голос.
– Но иначе не получалось…
Данила подхватил чемодан и вылетел из комнаты как пробка, оставив гору своих бумаг и портрет Кафки. Кажется, там было что-то еще, но черт с ним. Надо валить, пока не поздно. Он вовремя написал заявление и держал свое увольнение в тайне в течение всех последующих трех недель. Последним препятствием была она.
Но пока она ни о чем не ведает и забивает мячи на волейбольном поле. И уж лучше им не пересекаться.
Живо забравшись в ожидавшее его такси, Данила в последний раз обернулся. Темно-красное здание женской школы грозно нависло над ним, словно укор совести. Но… что за глупости. У него никогда не было совести.