Улица Марата и окрестности
Шрифт:
«Враги Самодержавия назвали черносотенцами-монархистами тот простой, черный Русский народ, который во время вооруженного бунта 1905 г. стал на защиту своего Самодержавного Царя».
Дом № 29
От кого же защищали черносотенцы царя и царскую власть? Как писал Грингмут, от «внутренних врагов», объединившихся с «внешними врагами». Владимир Андреевич перечислил тогда «внутренних врагов» по пунктам: «1) Конституционалисты, 2) демократы, 3)
Все они, был уверен Грингмут, «сходятся в общем стремлении к одной и той же цели – к уничтожению Самодержавной Царской власти в России».
Объяснил Грингмут и то, как именно подобает бороться с «внутренними врагами». Писал подробнейше: «Черносотенцы-монархисты должны всюду действовать мирными, законными средствами, так, например, на революционную пропаганду они должны отвечать пропагандою монархии, распространять среди народа справедливые мнения, истинные взгляды и верные учения, которые могли бы разоблачить революционную ложь и укрепить Русский народ в его исконной преданности Богу, Царю и Отечеству... Лишь в том случае, если внутренние враги России первые поднимают явный бунт против Царя, производят революционные демонстрации с красными флагами и крамольными песнями, или приступают к вооруженному восстанию, – и если, при этом, военные и полицейские силы не могут прекратить этих демонстраций и этого мятежа, лишь в этом случае черносотенцы-монархисты имеют не только право, но и обязанность встать на защиту Царского Самодержавия... Но и в этом случае черносотенцы-монархисты должны воздерживаться от всяких излишних крайностей и не унижать своего человеческого достоинства».
В жизни, впрочем, далеко не все выходило так, как на бумаге.
Но вернемся к Булацелю. В кругу черносотенцев его считали одним из самых ярких публицистов, да и в самом деле: выступления его проникнуты горячим чувством. По содержанию же эти речи мало чем отличались от тезисов Грингмута. На встрече черносотенцев с Николаем II Булацель призывал монарха не верить «тому, кого выдвигают масоны, и кто опирается только на инородцев», и завершил свою речь так: «обопритесь на русских людей – и никакие врата ада не одолеют русского государя, окруженного своим народом».
Были у Булацеля и такие высказывания, которые с высоты наших дней выглядят просто пророческими. Вот, например, как обращался он в предгрозовом 1916 году к либерально настроенным депутатам Думы: «Вы с думской кафедры призываете безнаказанно к революции, но вы не предвидите, что ужасы французской революции побледнеют перед ужасами той революции, которую вы хотите создать в России. Вы готовите могилу не только "старому режиму", но бессознательно вы готовите могилу себе и миллионам ни в чем не повинных граждан».
Увы, предсказание Булацеля сбылось: революция в России принесла много крови и бедствий. В 1919 году был расстрелян и сам Павел Федорович...
Любопытная параллель: в те самые годы, когда Булацель жил в доме № 29, здесь же помещалось петербургское Общество технологов. Секретарем этой мирной организации, занимавшейся вопросами техники и трудоустройством выпускников Технологического института, был Михаил Иванович Бруснев. В свое время видный деятель социал-демократии, пропагандист идей Маркса, Бруснев в 1891 году организовал первые в Петербурге маевки, устраивал стачки и демонстрации, побывал в ссылке. Правда, потом от политики он отошел – навсегда.
И все-таки любопытно: в одном доме, в одно время – черносотенец и пропагандист марксизма, пусть даже бывший.
ВАРВАРИН СУД
И еще одна приметная персона связана с историей дома № 29. В начале XX века, одновременно с Булацелем, здесь
Первый из этих процессов состоялся благодаря прессе. Осенью 1906 года газета «Речь» сообщила читателям об одном странном контракте. На некоторые губернии России обрушился тогда неурожай, и правительство решило закупить зерно для помощи голодающим. Дело поручили товарищу министра внутренних дел Владимиру Гурко. Тот заключил контракт с предпринимателем Эриком Лидвалем (братом знаменитого архитектора, создавшего «Асторию» и некоторые другие питерские постройки). Все бы ничего, да только Лидваль не выполнил условий контракта. Получив солидный задаток, он вместо 10 миллионов пудов ржи поставил лишь 915 тысяч.
Правительство тогда спешно заключило новые контракты, уже не с Лидвалем. А пресса, прознав о случившемся, стала задавать вопросы: почему вообще Гурко заключил соглашение с Лидвалем? Торговцев зерном ведь в столице хватало, а Лидваль подвизался дотоле на других поприщах: торговал новейшими ватерклозетами и фильтрами, содержал игорные и увеселительные заведения...
Шумиха быстро набрала обороты. В обществе заговорили о личных интересах Гурко. Министр внутренних дел – тогда им был Петр Аркадьевич Столыпин – не стал защищать подчиненного. В конце концов было назначено следствие, которое и возглавил сенатор Варварин.
Сергей Юльевич Витте так писал о роли Варварина в этом деле: «Он произвел дознание и обвинил Гурко в поступках, влекущих за собою самые серьезные наказания».
Что же это были за проступки? Как минимум – небрежность при оформлении контракта, неосторожность в выборе партнера. Как максимум – взяточничество (оставшееся, правда, лишь в области догадок).
Император Николай II всячески симпатизировал Владимиру Гурко, но игнорировать обвинения не мог. Так Гурко оказался перед судом Сената, который отстранил его от государственной службы на три года. Приговором были недовольны и противники Гурко, и его защитники во главе с императором. Впрочем, Николай отыгрался скоро: уже через несколько месяцев помиловал Гурко, потом произвел его в камергеры и члены Государственного совета...
А вот сенатор Варварин членом Государственного совета не стал – как раз из-за служебного рвения. Когда министр юстиции представил Варварина на эту должность, «его величество на это назначение не согласился, сказав, что он никогда не забудет действий Варварина по преданию суду Гурко».
Впрочем, скоро сенатору предоставилась возможность реабилитировать себя в глазах высшей власти.
В 1909 году бывший директор Департамента полиции Алексей Лопухин был обвинен в «преступных сношениях с революционерами». Суть его проступка была проста: он выдал эсерам провокатора Евно Азефа. Тот, как известно, умудрялся работать сразу и на правительство, и на революцию, обманывая при этом обе стороны.
Подозрения насчет Азефа возникали и раньше: их особенно подогревал знаменитый революционер Владимир Бурцев. Однако эсеры не желали видеть в боевом товарище предателя. Тогда Бурцев вышел на контакт с Лопухиным и подробнейше рассказал тому все, что знал о двойной жизни Азефа – не называя того, однако, по фамилии.
И вот ключевой момент, изложенный самим Бурцевым:
« – Вы, будучи директором департамента полиции, не могли не знать этого провокатора, – в департаменте полиции он был известен, как Раскин, Виноградов, – были у него и другие клички, – сказал я. – Как видите, я его теперь окончательно разоблачил и я еще раз хочу попросить вас, Алексей Александрович, позвольте мне сказать вам, кто скрывается под псевдонимом Раскина?