Улица Светлячков

Ханна Кристин

— Любил, — повторила она, злясь на себя за ту боль, которую испытывала сейчас.

— Некоторым вещам просто не суждено случиться.

Талли кивнула.

— Особенно когда боишься позволить им случиться.

Чад снова заключил ее в объятия и прижал к себе с куда большей страстью, чем прижимал ее Грант. Она ждала поцелуя, который так и не последовал. Вместо этого Чад отпустил ее, затем взял за руку и повел обратно к дорожке.

Талли помедлила, не спеша последовать за ним.

— Скажи мне что-нибудь, Уили. Я, кажется, безнадежно проиграла свою жизнь.

На залитой солнцем

дорожке Чад посмотрел ей в глаза.

— Ты ведь добилась такого успеха, о котором не могла даже мечтать, разве тебе этого недостаточно?

Талли поморщилась:

— Думаю, мне следовало остановиться, чтобы понюхать эти цветы. Черт побери, ведь я даже не замечала их раньше!

— Ты не одна, Талли. Каждого из нас окружают в этой жизни люди. Семья.

— Ты, наверное, забыл, что представляет собой моя мать.

— А может, это ты забыла.

— Что ты имеешь в виду?

Чад оглянулся и посмотрел на парк, где катались на роликах, взявшись за руки, его дочь и его женщина. Одна учила другую ехать задом.

— Я потерял столько лет, не общаясь со своей дочерью. В один прекрасный день я просто решил, что дальше так продолжаться не может, и нашел ее.

— Ты всегда был оптимистом.

— И ты тоже. — наклонившись, Чад поцеловал Талли в щеку и тут же отстранился. — Продолжай устраивать переполох в этом мире, Талли Харт.

С этими словами Чад повернулся и пошел прочь.

Забавно было услышать от него те же слова, которые он написал столько лет назад в прощальном письме. Когда они были написаны на бумаге, Талли не сумела расслышать за ними эту самую нотку безнадежности, которая выступила теперь на первый план.

Зато теперь ей открылась истина: этими словами Чад много лет назад хотел не только приободрить, но и предостеречь ее: что толку поджигать весь этот мир, если потом придется в одиночестве смотреть, как он горит.

Если на свете и было что-то, что Талли умела делать безукоризненно, так это игнорировать неприятные вещи. Большую часть жизни ей удавалось запечатывать и хранить все свои обиды и разочарования в дальнем уголке подсознания, там, где никто их не видит. Конечно, иногда ей снились кошмары, и она просыпалась в холодном поту, а воспоминания плавали где-то на поверхности, но когда наступало утро, она снова заталкивала дурные мысли подальше и забывала о них.

Но сегодня она в первый раз столкнулась с чем-то таким, что не могла ни забыть, ни запрятать подальше.

Чад. Увидеть его вот так, в городе, ставшем для нее родным, — это потрясло ее до глубины души. И она не могла избавиться от нахлынувших воспоминаний. Она слишком много не успела ему сказать, о многом не расспросила.

Через три месяца после их случайной встречи Талли поймала себя на том, что вспоминает каждую ее подробность, прокручивает снова и снова, как судебный эксперт, пытающийся, собрав части, увидеть целое. Чад стал символом всего, от чего она отказалась, чтобы достичь того, что она имеет сейчас, пойти по дороге, которую она выбрала.

Но самым болезненным для нее было воспоминание о том, что сказал Чад об Облачке. «Ты не одна, Талли. У каждого есть семья». Слова она помнила неточно, но смысл был именно такой.

Эта

мысль разрасталась в ее мозгу подобно раковой клетке. Она все время ловила себя на том, что думает об Облачке, по-настоящему думает. Вместо того чтобы вспоминать те случаи, когда мать ее бросала, она вспоминала теперь о том, как Дороти возвращалась. Талли знала: это опасно — цепляться за позитив, когда существует столько негатива, но вдруг ей подумалось, что, возможно, в этом была ее ошибка. Неужели она была настолько сосредоточена на ненависти к матери, на том, чтобы забыть или загнать подальше свои разочарования, что от нее оказался скрыт истинный смысл бесконечных возвращений Облачка.

И мысли об этом, надежды на это невозможно было похоронить в памяти, невозможно загнать в тень.

Наконец Талли решила во всем разобраться. Результатом стала странная поездка. Талли освободилась на две недели от работы и сказала всем, что едет в отпуск. Собрала чемодан и села в самолет, летящий на запад.

Меньше чем через восемь часов, после того как она покинула Манхэттен, Талли уже была на острове Бейнбридж и подъезжала к дому Райанов.

Талли вышла из наемного лимузина. Она стояла на подъездной дорожке и слушала, как отъезжает машина и шины шуршат по гравию. Она слышала, как за домом накатывают на берег волны. Это означало, что приближается прилив. В этот солнечный летний день старомодный фермерский дом выглядел как картинка из фотоальбома. Тронутая свежей краской черепица напоминала карамель, на блестящей белой окантовке играли солнечные блики.

По двору были разбросаны игрушки, валялись велосипеды. Талли вспомнила то время, когда они с Кейти были девчонками с улицы Светлячков. Их велосипеды были волшебными коврами-самолетами, уносившими их в иной мир.

«Ну, давай же, Кейти, решайся!»

Талли улыбнулась. Она не вспоминала о том лете уже очень давно. Тысяча девятьсот семьдесят четвертый, начало всего. Встреча с Кейт изменила ее жизнь, а все потому, что они осмелились протянуть руки друг другу, осмелились произнести вслух: «Давай будем лучшими подругами».

Талли подошла к заросшей сорняками тропинке, которая вела к входной двери. Не успев подняться по ступенькам, она уже слышала доносившийся из дома шум. Это не удивило ее. По рассказам Кейт, первая половина две тысячи третьего года была совершенно безумной. Мара бурно вступала в переходный возраст, она кинулась в него очертя голову. А близнецы превратились из шумных, лезущих везде карапузов в не менее шумных пятилетних мальчишек, деятельность которых стала еще более разрушительной. Каждый раз, когда Талли звонила Кейти, та была за рулем и везла куда-то кого-то из детей.

Талли позвонила в дверной звонок. Обычно она входила в этот дом без предупреждения. Но обычно ее приезда здесь ожидали. А эту поездку она решила совершить под влиянием момента и не успела предупредить Кейти заранее. Честно говоря, она не была по-настоящему уверена, что решится. Всю дорогу она была готова повернуть назад, но вот она все-таки стоит здесь.

От топота детских ног старый дом буквально дрожал. Наконец дверь открылась. На пороге стояла Мара.

— Тетя Талли!

Девочка бросилась ей на шею.