Улица Темных Лавок
Шрифт:
— Давайте немного пройдемся? Я покажу вам парк…
— С удовольствием.
Он открыл застекленную дверь, и мы спустились по каменным ступенькам. Перед нами была лужайка вроде той, по которой я с трудом пробирался к дому, но тут трава была гораздо ниже. К моему величайшему удивлению, задняя сторона здания совсем не соответствовала фасаду — она была построена из серого камня. И крыша была другая: ее усложняли многочисленные скаты и щипцы, так что дом, который с первого взгляда можно было принять за дворец времен Людовика XIII,
— Я стараюсь ухаживать за этой частью парка, — сказал он. — Но одному трудно.
Мы прошли вдоль лужайки по аллее, посыпанной гравием. Слева от нас тянулись аккуратно подстриженные кусты в человеческий рост. Он указал на них.
— Лабиринт. Его посадил дед Фредди. Я слежу за ним, как могу. Надо же, чтобы хоть что-то оставалось как прежде.
Мы углубились в «лабиринт» с бокового входа, и нам пришлось наклониться, чтобы пройти под зеленым сводом. Тут пересекались многочисленные аллеи, и были свои перекрестки, круглые площадки, повороты под прямым углом, по синусоиде, и тупики, и зеленая деревянная скамейка под грабами… Наверное, ребенком я играл здесь в прятки с дедом или со своими приятелями, и, без сомнения, в этом волшебном «лабиринте», где пахло бирючиной и сосной, я провел лучшие минуты своей жизни. Когда мы вышли, я не удержался:
— Странно… Этот лабиринт мне что-то напоминает…
Но он, казалось, не слышал меня… На краю лужайки стоял старый, заржавевший турник с двумя качелями.
— Вы позволите…
Он сел на качели и снова раскурил трубку. Я устроился рядом, на других качелях. Заходящее солнце обволакивало кусты и лужайку нежным оранжевым светом. И серый камень замка был весь в оранжевых бликах.
Тут я и показал ему фотографию, где были сняты Гэй Орлова, старый Джорджадзе и я.
— Вы знаете этих людей?
Он долго смотрел на снимок, не вынимая изо рта трубки.
— Ее-то я хорошо знал… — Он ткнул указательным пальцем в лицо Гэй Орловой. — Русскую…
Он произнес это как-то мечтательно и весело.
— Еще бы мне ее не знать, эту русскую…
Он усмехнулся:
— В последние годы Фредди часто бывал здесь вместе с ней… Девочка была что надо… Блондинка… Но уж пила, я вам скажу… Вы знали ее?
— Да, — сказал я. — Я видел ее с Фредди в Америке.
— Выходит, он познакомился с русской в Америке?
— Да.
— Вот она, наверное, могла бы вам сказать, где сейчас Фредди… Надо бы у нее спросить…
— А этот темноволосый, рядом с русской?
Он еще ниже склонился над фотографией, чтобы рассмотреть получше. Сердце мое забилось сильнее.
— Ну да… Его я тоже знаю… Постойте… Конечно… Это друг Фредди… Он приезжал сюда с Фредди, русской и еще одной девушкой… По-моему, он латиноамериканец или что-то в этом роде…
— Вам не кажется, что он похож на меня?
— Да… Может быть… — сказал
Ну вот, теперь стало ясно, что меня звали не Фредди Говард де Люц. Я глядел на высокую траву — лучи заходящего солнца озаряли уже только край лужайки. Я никогда не гулял по ней под руку с американской бабушкой. Никогда не играл ребенком в «лабиринте». И этот ржавый турник с качелями был поставлен не для меня. Жаль.
— Вы говорите — латиноамериканец?
— Да, но по-французски он говорил, как мы с вами…
— Он часто бывал здесь?
— Много раз.
— Откуда вы знаете, что он из Латинской Америки?
— Я как-то ездил за ним на машине в Париж, чтобы привезти сюда. Он назначил мне свидание у себя на службе… В каком-то латиноамериканском посольстве…
— В каком?
— Ну, вы слишком многого от меня хотите…
Мне надо было свыкнуться с этой переменой. Я уже не был отпрыском семейства, чья фамилия значилась в старых светских Боттенах и даже в ежегоднике, а каким-то латиноамериканцем, найти следы которого было бесконечно сложнее…
— По-моему, он друг детства Фредди.
— Он приезжал с дамой?
— Да. Два-три раза. Она была француженка. Приезжали все вчетвером, вместе с русской и Фредди… После смерти бабушки…
Он встал.
— Может, вернемся? Холодает…
Уже стемнело, и мы устроились в «летней столовой».
— Это была любимая комната Фредди… Они допоздна засиживались здесь с русской, латиноамериканцем и его девушкой…
Очертания дивана расплылись, на потолок ромбами и решеткой ложились тени. А я тщетно пытался уловить эхо наших давних вечеринок…
— Они поставили тут бильярд… Играла в основном подружка латиноамериканца… И всегда выигрывала… Можете мне поверить, я несколько раз был ее партнером… Вот, смотрите, бильярд еще здесь…
Он потянул меня в темный коридор, зажег карманный фонарик, и мы вышли в просторный, выложенный плитами холл, откуда вела наверх парадная лестница.
— Парадный вход.
Под лестницей я действительно увидел бильярд. Он осветил его фонариком. Белый шар лежал в самом центре, как будто партию прервали и вот-вот продолжат. И Гэй Орлова, а может быть, я, или Фредди, или эта загадочная француженка, сопровождавшая меня, или Боб — кто-нибудь уже наклоняется для удара.
— Видите, бильярд все еще здесь…
Он провел лучом фонарика по парадной лестнице.
— Подниматься наверх нет смысла… Все опечатали…
Я подумал, что спальня Фредди находилась, наверное, наверху. Сначала это была детская, потом комната молодого человека, с книжными полками, с фотографиями, приколотыми к обоям, и на одной из них — кто знает?
Мы были сняты все вчетвером или вдвоем — Фредди и я, в обнимку. Боб оперся о бильярд, чтобы разжечь трубку. Я не мог оторвать взгляда от этой парадной лестницы, подниматься по которой не имело смысла, потому что наверху «все опечатали».