Улисс (часть 1, 2)
Шрифт:
– Вот я те и толкую, мил человек, сидим это мы там, я да Хейнс, преем да нюним, а тут те вдобавок эту несут. И этакая нас разбирает тоска по адскому пойлу, что, вот те крест, тут и монаха бы проняло, самого даже хилого на эти дела. А мы как бараны торчим у Коннери - час торчим, потом два часа, потом три, да все ждем, когда ж нам достанется хотя бы по пинте на душу.
Он причитал:
– И вот торчим мы там, мой сердешный, а ты в ус не дуешь да еще рассылаешь такие бумаженции что у нас языки отвисли наружу на целый локоть как у святых отцов с пересохшей глоткой кому без рюмашки хуже кондрашки.
Стивен расхохотался.
Бык Маллиган быстро наклонился к нему с предостерегающим
– Этот бродяга Синг тебя всюду ищет, чтобы убить, - сообщил он.
– Ему рассказали, что это ты обоссал его дверь в Гластуле. И вот он рыскает везде в поршнях, хочет тебя убить.
– Меня!
– возопил Стивен.
– Это был твой вклад в литературу.
Бык Маллиган откинулся назад, донельзя довольный, и смех его вознесся к темному, чутко внимавшему потолку.
– Ей-ей, прикончит!
– заливался он.
Грубое лицо, напоминающее старинных чудищ, на меня ополчалось, когда сиживали за месивом из требухи на улице Сент-Андре-дезар. Слова из слов ради слов, palabras [слова (исп.)]. Ойсин с Патриком. Как он повстречал фавна в Кламарском лесу, размахивающего бутылкой вина. C'est vendredi saint! [Нынче Страстная пятница! (франц.)] Мордует ирландский язык. Блуждая, повстречал он образ свой. А я - свой. Сейчас в лесу шута я встретил.
– Мистер Листер, - позвал помощник, приоткрыв дверь.
– ...где всякий может отыскать то, что ему по вкусу. Так судья Мэдден в своих "Записках магистра Вильяма Сайленса" отыскал у него охотничью терминологию... Да-да, в чем дело?
– Там пришел один джентльмен, сэр, - сказал помощник, подходя ближе и протягивая визитную карточку.
– Он из "Фримена" и хотел бы просмотреть подшивку "Килкенни пипл" за прошлый год.
– Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. А что, этот джентльмен?..
Он взял деловитую карточку, глянул, не рассмотрел, отложил, не взглянув, посмотрел снова, спросил, скрипнул, спросил:
– А он?.. А, вон там!
Стремительно в гальярде он двинулся прочь, наружу. В коридоре, при свете дня, заговорил он велеречиво, исполнен усердия и доброжелательства, с сознанием долга, услужливейший, добрейший, честнейший из всех сущих квакеров.
– Вот этот джентльмен? "Фрименс джорнэл"? "Килкенни пипл"? Всенепременно. Добрый день, сэр. "Килкенни..." Ну, конечно, имеется...
Терпеливый силуэт слушал и ждал.
– Все ведущие провинциальные... "Нозерн виг", "Корк икземинер", "Эннискорти гардиан". За тысяча девятьсот третий. Желаете посмотреть? Ивенс, проводите джентльмена... Пожалуйте за этим служи... Или позвольте, я сам... Сюда... Пожалуйте, сэр...
Услужливый и велеречивый, возглавлял шествие он ко всем провинциальным газетам, и темный пригнувшийся силуэт поспешал за его скорым шагом.
Дверь затворилась.
– Это тот пархатый!
– воскликнул Бык Маллиган.
Резво вскочив, он подобрал карточку.
– Как там его? Ицка Мойше? Блум.
И тут же затараторил:
– Иегова, сборщик крайней плоти, больше не существует. Я этого встретил в музее, когда зашел туда поклониться пеннорожденной Афродите. Греческие уста, что никогда не изогнулись в молитве. Мы каждый день должны ей воздавать честь. "О, жизни жизнь, твои уста воспламеняют".
Неожиданно он обернулся к Стивену.
– Он знает тебя. И знает твоего старикана. Ого, я опасаюсь, что он погречистей самих греков. Глаза его, бледного галилеянина, были так и прикованы к ее нижней ложбинке. Венера Каллипига. О, гром сих чресл! "фавн преследует дев, те же укрыться спешат".
– Мы бы хотели послушать дальше, - решил Джон Эглинтон с одобрения мистера Супера.
– Нас заинтересовала миссис Ш. Раньше мы
– Антисфен, ученик Горгия, - начал Стивен, - отнял пальму первенства в красоте у племенной матки Кюриоса Менелая, аргивянки Елены, у этой троянской кобылы, в которой квартировал целый полк героев, - и передал ее скромной Пенелопе. Он прожил в Лондоне двадцать лет, и были времена, когда он получал жалованья не меньше чем лорд-канцлер Ирландии. Жил он богато. Его искусство, которое Уитмен назвал искусством феодализма, скорее уж было искусством пресыщения. Паштеты, зеленые кубки с хересом, соусы на меду, варенье из розовых лепестков, марципаны, голуби, начиненные крыжовником, засахаренные коренья. Когда явились арестовать сэра Уолтера Рэли, на нем был наряд в полмиллиона франков и, в том числе, корсет по последней моде. Ростовщица Элиза Тюдор роскошью своего белья могла бы поспорить с царицей Савской. Двадцать лет он порхал между супружеским ложем с его чистыми радостями и блудодейною любовью с ее порочными наслаждениями. Вы знаете эту историю Маннингема про то, как одна мещаночка, увидев Дика Бербеджа в "Ричарде Третьем", позвала его погреться к себе в постель, а Шекспир подслушал и, не делая много шума из ничего, прямиком взял корову за рога. Тут Бербедж является, устраивает стук у врат, а Шекспир и отвечает ему из-под одеял мужа-рогоносца: _Вильгельм Завоеватель царствует прежде Ричарда Третьего_. И милая резвушка миссис Фиттон оседлай и воскликни: О! и его нежная птичка, леди Пенелопа Рич, и холеная светская дама годится актеру, и девки с набережной, пенни за раз.
Кур-ля-Рен. Encore vingt sous. Nous ferons de petites cochonneries. Minette? Tu veux? [Добавь двадцать су. Устроим небольшой развратик. Хочешь, киска? (франц.)]
– Сливки высшего света. И мамаша сэра Вильяма Дэвенанта из Оксфорда, у которой для каждого самца чарка винца.
Бык Маллиган, подняв глаза к небу, молитвенно возгласил:
– О, блаженная Маргарита Мария Ксамцускок!
– И дочь Генриха-шестиженца и прочие подруги из ближних поместий, коих воспел благородный поэт Лаун-Теннисон. Но как вы думаете, что делала все эти двадцать лет бедная Пенелопа в Стратфорде за ромбиками оконных переплетов?
Действуй, действуй. Содеянное. Вот он, седеющий шатен, прогуливается в розарии ботаника Джерарда на Феттер-лейн. Колокольчик, что голубей ее жилок. Фиалка нежнее ресниц Юноны. Прогуливается. Всего одна жизнь нам дана. Одно тело. Действуй. Но только действуй. Невдалеке - грязь, пахучий дух похоти, руки лапают белизну.
Бык Маллиган с силою хлопнул по столу Джона Эглинтона.
– Так вы на кого думаете?
– спросил он с нажимом.
– Допустим, он - брошенный любовник в сонетах. Брошенный один раз, потом другой. Однако придворная вертихвостка его бросила ради лорда, ради его бесценнаямоялюбовь.
Любовь, которая назвать себя не смеет.
– Вы хотите сказать, - вставил Джон бурбон Эглинтон, - что он, как истый англичанин, питал слабость к лордам.
У старых стен мелькают молнией юркие ящерицы. В Шарантоне я наблюдал за ними.
– Похоже, что так, - отвечал Стивен, - коль скоро он готов оказать и ему и всем другим и любому невспаханному одинокому лону ту святую услугу, какую конюх оказывает жеребцу. Быть может, он, совсем как Сократ, имел не только строптивую жену, но и мать-повитуху. Но та-то строптивая вертихвостка не нарушала супружеского обета. Две мысли терзают призрака: нарушенный обет и тупоголовый мужлан, ставший ее избранником, брат покойного супруга. У милой Энн, я уверен, была горячая кровь. Соблазнившая один раз соблазнит и в другой.