Улисс (часть 1, 2)
Шрифт:
– Роберт Грин назвал его палачом души, - молвил Стивен.
– Недаром он был сын мясника, который помахивал своим топором да поплевывал в ладонь. Девять жизней заплачено за одну - за жизнь его отца. Отче наш иже еси во чистилище. Гамлеты в хаки стреляют без колебаний. Кровавая бойня пятого акта - предвидение концлагеря, воспетого Суинберном.
Крэнли, я его бессловесный ординарец, следящий за битвами издалека.
Врагов заклятых матери и дети,
Которых кроме нас никто б не пощадил...
Улыбка сакса или ржанье янки.
– Он будет доказывать, что "Гамлет" - это история о призраках, заметил Джон Эглинтон к сведению мистера Супера.
– Он, как жирный парень в "Пиквикском клубе", хочет, чтоб наша плоть застыла от ужаса.
О, слушай, слушай, слушай!
Моя плоть внимает ему: застыв, внимает.
Если только ты...
– А что такое призрак?
– спросил Стивен с энергией и волненьем. Некто, ставший неощутимым вследствие смерти или отсутствия или смены нравов. Елизаветинский Лондон столь же далек от Стратфорда, как развращенный Париж от целомудренного Дублина. Кто же тот призрак, из limbo patrum [край отцов (лат.)] возвращающийся в мир, где его забыли? Кто король Гамлет?
Джон Эглинтон задвигался щуплым туловищем, откинулся назад, оценивая.
Клюнуло.
– Середина июня, это же время дня, - начал Стивен, быстрым взглядом прося внимания.
– На крыше театра у реки поднят флаг. Невдалеке, в Парижском саду, ревет в своей яме медведь Саккерсон. Старые моряки, что плавали еще с Дрэйком, жуют колбаски среди публики на стоячих местах.
Местный колорит. Вали все что знаешь. Вызови эффект присутствия.
– Шекспир вышел из дома гугенотов на Силвер-стрит. Вот он проходит по берегу мимо лебединых садков. Но он не задерживается, чтобы покормить лебедку, подгоняющую к тростникам свой выводок. У лебедя Эйвона иные думы.
Воображение места. Святой Игнатий Лойола, спеши на помощь!
– Представление начинается. В полумраке возникает актер, одетый в старую кольчугу с плеча придворного щеголя, мужчина крепкого сложения, с низким голосом. Это - призрак, это король, король и не король, а актер это Шекспир, который все годы своей жизни, не отданные суете сует, изучал "Гамлета", чтобы сыграть роль призрака. Он обращается со словами роли к Бербеджу, молодому актеру, который стоит перед ним по ту сторону смертной завесы, и называет его по имени:
Гамлет, я дух родного твоего отца,
и требует себя выслушать. Он обращается к сыну, сыну души своей, юному принцу Гамлету, и к своему сыну по плоти, Гамнету Шекспиру, который умер в Стратфорде, чтобы взявший имя его мог бы жить вечно.
– И неужели возможно, чтобы актер Шекспир, призрак в силу отсутствия, а в одеянии похороненного монарха Дании призрак и в силу смерти, говоря свои собственные слова носителю имени собственного сына (будь жив Гамнет Шекспир, он был бы близнецом принца Гамлета), - неужели это возможно, я спрашиваю, неужели вероятно, чтобы он не сделал или не предвидел бы логических выводов из этих посылок: ты обездоленный сын -
– Но это копанье в частной жизни великого человека, - нетерпеливо вмешался Рассел.
Ага, старик, и ты?
– Интересно лишь для приходского писаря. У нас есть пьесы. И когда перед нами поэзия "Короля Лира" - что нам до того, как жил поэт? Обыденная жизнь - ее наши слуги могли бы прожить за нас, как заметил Вилье де Лиль. Вынюхивать закулисные сплетни: поэт пил, поэт был в долгах. У нас есть "Король Лир" - и он бессмертен.
Лицо мистера Супера - адресат слов - выразило согласие.
Стреми над ними струи вод, тебе подвластных,
Мананаан, Мананаан, Мак-Лир...
А как, любезный, насчет того фунта, что он одолжил тебе, когда ты голодал?
О, еще бы, я так нуждался.
Прими сей золотой.
Брось заливать! Ты его почти весь оставил в постели Джорджины Джонсон, дочки священника. Жагала сраму.
А ты намерен его отдать?
О, без сомнения.
Когда же? Сейчас?
Ну... нет пока.
Так когда же?
Я никому не должен. Я никому не должен.
Спокойствие. Он с того берега Война. С северо-востока. Долг за тобой.
Нет, погоди. Пять месяцев. Молекулы все меняются. Я уже Другой я. Не тот, что занимал фунт.
Неужто? Ах-ах-ах!
Но я, энтелехия, форма форм, сохраняю я благодаря памяти, ибо формы меняются непрестанно.
Я, тот что грешил и молился и постился.
Ребенок, которого Конми спас от порки.
Я, я и я. Я.
А.Э. Я ваш должник.
– Вы собираетесь бросить вызов трехсотлетней традиции?
– язвительно вопросил Джон Эглинтон.
– Вот уж ее призрак никогда никого не тревожил. Она скончалась - для литературы, во всяком случае, - прежде своего рождения.
– Она скончалась, - парировал Стивен, - через шестьдесят семь лет после своего рождения. Она видела его входящим в жизнь и покидающим ее. Она была его первой возлюбленной. Она родила ему детей. И она закрыла ему глаза, положив медяки на веки, когда он покоился на смертном одре.
Мать на смертном одре. Свеча. Занавешенное зеркало. Та, что дала мне жизнь, лежит здесь, с медяками на веках, убранная дешевыми цветами. Uliata rutilantium.
Я плакал один.
Джон Эглинтон глядел на свернувшегося светлячка в своей лампе.
– Принято считать, что Шекспир совершил ошибку, - произнес он, - но потом поскорее ее исправил, насколько мог.
– Вздор!
– резко заявил Стивен.
– Гений не совершает ошибок. Его блуждания намеренны, они - врата открытия.
Врата открытия распахнулись, чтобы впустить квакера-библиотекаря, скрипоногого, плешивого, ушастого, деловитого.
– Строптивицу, - возразил строптиво Джон Эглинтон, - с большим трудом представляешь вратами открытия. Какое, интересно, открытие Сократ сделал благодаря Ксантиппе?