Улисс (часть 3)
Шрифт:
И зашагал дальше, в сторону Клэр-стрит, пережевывая свои смелые слова.
Когда он вышагивал мимо окон мистера Блума, дантиста, его плащ, болтаясь, резко сбил в сторону тоненькую постукивавшую тросточку и повлекся дальше, хлестнув по хилому телу. Слепой юноша повернул вслед прохожему свое болезненное лицо.
– Будь ты проклят, кто ты там есть! – воскликнул он с озлоблением. – Не я слепой, а ты, чертов ублюдок!
Напротив бара Рогги О'Доноху юный Патрик Алоизиус Дигнам, прижимая к себе полтора фунта свиных котлет, за которыми его посылали в мясную лавку Мангана, бывшую Ференбаха, глазея по сторонам и наслаждаясь теплом, шагал по Уиклоу-стрит. Скука была до чертиков сидеть там в зале вместе с миссис Стор и миссис Квигли и миссис Макдауэлл, занавески задернуты, а они все всхлипывают, сморкаются и потягивают первосортный херес, что дядя Барни принес от Танни. Доедают остатки фруктового пирога, сидят до чертиков, да одно и то же толкут. И вздыхают.
За Уиклоу-лейн его заинтересовала витрина мадам Дойл, придворной портнихи. Он остановился, глядя на двух противников, голых до пояса, изготовившихся боксировать. Из боковых зеркал молча глазели два юных Дигнама в трауре. Майлер Кео, любимчик Дублина, встретится с сержантом Беннетом, портобелльским тузилой, приз пятьдесят соверенов, ух ты, вот это будет матч, посмотреть бы [1046] . Майлер Кео, это который атакует того, с зеленым поясом. За вход два шиллинга, с солдат половина. Мамку-то я запросто обхитрю. Левый Дигнам повернулся, когда он повернулся. А, это же я в трауре. Когда будет? Двадцать второго мая. Эх, жалко до чертиков, опоздал.
1046
Матч Кео – Беннет – в конце апреля в Дублине был крупный боксерский матч между дублинцем М.Л.Кео и англ. армейцем Гарри, проигравшим бой. Замена Гарри на Беннета связана с тем, что фамилия Беннет, в отличие от Гарри, чисто английская; кроме того, Перси Беннет – один из служащих англ. консульства в Цюрихе, с которыми у Джойса был конфликт и фамилии которых он дал эпизодическим, но антипатичным персонажам «Улисса» в эп. 12, 15. Беннета он даже увековечил ругательным лимериком: «Антропоид по имени Беннет / И осла, и шакала заменит…»
Он повернулся тоже, шапка у него съехала набок, воротничок вылез. Задрав подбородок, чтобы его застегнуть, он увидел невдалеке от боксеров изображение Марии Кендалл, очаровательной субретки. Картинки с такими девками бывают в пачках от сигарет. Стор за окурками охотится, а его однажды родитель застукал как он курил и задал просто страшенную трепку.
Юный Дигнам заправил свой воротничок и двинулся дальше. По силе удара самый первый из боксеров это Фицсиммонс [1047] . Такой даст разочек в поддых, и ты очухаешься через неделю, дружок. Но самый первый по технике, это был Джем Корбетт, до тех пор, пока Фицсиммонс не вышиб из него все его хитрости, и все потроха в придачу.
1047
Фицсиммонс – англ. боксер-тяжеловес, нокаутировавший Джема Корбетта в 1897 г. и ставший чемпионом мира.
На Грэфтон-стрит юный Дигнам увидал шикарного франта, у которого был во рту красный цветок, а на ногах ботинки – картинки, и ему какой-то пьяный все чего-то толкует, а он только ухмыляется.
Трамвая на Сэндимаунт все не было.
Юный Дигнам пошел по Нассау-стрит, переложив свиные котлеты в другую руку. Воротничок у него опять отстегнулся, и он запихнул его обратно.
Уродская запонка, не подходит для этой дырки, надоела до чертиков. Ему повстречались школьники с ранцами. Завтра опять не пойду, останусь до понедельника. Навстречу еще шли школьники. Интересно, они заметили, что я в трауре? Дядя Барни сказал, он даст сегодня об этом в газету. Тогда все в газете увидят и прочитают мое имя напечатанным и папино имя.
Лицо у него вместо красного, как всегда было, сделалось совсем серое, и муха ползла по нему вверх, к глазам. Так скрипело, когда ввинчивали винты в гроб, и так глухо стукалось, когда несли вниз.
Папа был там внутри, а мама плакала в зале, а дядя Барни показывал, как пронести на повороте. Гроб был такой большой, высокий, тяжелый с виду. Как все это было? В последний вечер, когда папа напился, он стоял на лестничной площадке и орал, чтоб ему дали башмаки, он пойдет к Танни и там еще напьется, и он казался таким толстым и низеньким в рубашке. Больше никогда его не увижу. Это называется смерть. Папа умер. Мой отец умер. Он мне сказал, чтобы я был маме хорошим сыном. Я не мог разобрать, что он еще говорил, но я видел, как его язык и зубы что-то старались выговорить.
Бедный папа. Это был мистер Дигнам, мой отец. Я надеюсь, что он сейчас в чистилище, потому что он ходил к отцу Конрою на исповедь в субботу вечером.
Вильям Хамбл, граф Дадли [1048] , и леди Дадли в сопровождении подполковника Хесселтайна после завтрака выехали из резиденции вице-короля. В следующей карете находились почтенная миссис Пэджет, мисс де Курси и почтенный Джеральд Уорд, дежурный адъютант.
Кортеж проследовал через нижние ворота Феникс-парка, приветствуемый подобострастными полисменами, и мимо Королевского моста направился по северным набережным. На всем пути следования по столичным улицам вице-король встречал знаки самых наисердечнейших чувств. У Кровавого моста [1049] мистер Томас Кернан, находившийся по ту сторону реки, тщетно посылал свои приветствия издали. Вице-королевские кареты лорда Дадли проследовали между мостом Королевы и мостом Уитворта, где не получили приветствия от мистера Дадли Уайта, бакалавра права и магистра искусств, стоявшего на Арран-куэй рядом с домом ростовщицы миссис М.И.Уайт, что на углу Арран-стрит, и потиравшего нос в раздумье, попадет ли он в Фибсборо быстрей трамваем с тремя пересадками, или на извозчике, или же пешком через Смитфилд, холм Конституции и вокзал Бродстоун. В портике Судебной палаты Ричи Гулдинг, с фирменным портфелем Гулдинга, Коллиса и Уорда, воззрился на него с удивлением. За мостом Ричмонд, в подъезде конторы Рувима Дж.Додда, присяжного поверенного, агента Патриотической страховой компании, пожилая особа женского пола, собравшаяся было войти, передумала и, следуя назад по своим стопам, возле окон конторы Кинга обратила доверчивую улыбку к наместнику Его Величества. Из своего стока в стене Вуд-куэй, расположенного прямо под конторой Тома Девана [1050] , речушка Поддл представила верноподданные излияния своей вонючей струи. За бронзой золото, за головкой мисс Кеннеди головка мисс Дус, поверх занавески отеля «Ормонд», наблюдали с восхищением. На Ормонд-куэй мистер Саймон Дедал, направляясь из уличного сортира в полицейское управление, застыл неподвижно посреди улицы, низко опустив шляпу. Его Сиятельство с изяществом ответно приветствовал мистера Дедала. На углу типографии Кахилла преподобный Хью К.Лав, магистр искусств, погруженный в размышления о знатных сеньорах, которые в давние времена раздавали щедрой рукой завидные церковные привилегии, отвесил поклон, оставшийся незамеченным. На мосту Граттана Ленехан и Маккой, собравшись прощаться друг с другом, смотрели на проезжающие кареты. Проходя мимо конторы Роджера Грина и большого красного дома типографии Долларда, Герти Макдауэлл [1051] , которая несла своему больному отцу письма и образцы линолеума Кэтсби, догадалась по виду карет, что это были лорд-наместник с супругой, но так и не смогла разглядеть, в каком туалете была Ее Сиятельство, потому что трамвай и большой желтый мебельный фургон Спринга остановились как раз перед ней, именно из-за проезда лорда-наместника. За домом фирмы Ланди и Футс, Джон Уайз Нолан, стоя в темных дверях винного погреба Каваны, послал холодную незамеченную усмешку лорду-наместнику и генерал-губернатору Ирландии. Достопочтенный Вильям Хамбл, граф Дадли, кавалер Большого Креста ордена Виктории, миновал неумолчно тикающие часы Микки Андерсона и восковые манекены Генри и Джеймса, румянощекие, в элегантных костюмах, джентльмен Генри, dernier cri [1052] . Джеймс. Стоя спиной к Дэйм-гейт, Том Рочфорд и Флинн Длинный Нос наблюдали приближение кортежа. Том Рочфорд, увидев, что взгляд леди Дадли остановился на нем, поспешно вытащил большие пальцы из кармашков бордового жилета и снял с головы фуражку. Очаровательная субретка, великая Мария Кендалл, с размалеванными щеками и приподнятой юбочкой, посылала со своей афиши размалеванную улыбку Вильяму Хамблу, графу Дадли, а также полковнику Х.Дж.Хесселтайну, равно как и почтенному Джеральду Уорду, дежурному адъютанту. Из окон ДХК вице-королевский кортеж наблюдали Бык Маллиган и Хейнс, первый с видом смешливым, второй – серьезным, глядя между голов возбужденных посетителей, совсем загородивших от света шахматную доску, на которую был устремлен пристальный взгляд Джона Хауарда Парнелла. На Фаунс-стрит Дилли Дедал, подняв взгляд от французского учебника Шарденаля, увидала раскрытые зонтики и сверкающие, вертящиеся спицы колес. Джон Генри Ментон, стоя в дверях Торговой палаты, неподвижно выпучил набрякшие от вина глаза-устрицы, держа толстые золотые охотничьи часы в толстой левой руке, не глядя на них и уже не чувствуя их.
1048
Вильям Хамбл, граф Дадли (1866-1932) – лорд-наместник Ирландии в 1902-1906 гг.
1049
Кровавый мост – Казарменный мост через Лиффи, стоящий на месте старинного Кровавого моста. Последний получил название из-за кровавой стычки после его постройки (1670), когда паромщики, чьим доходам он угрожал, сделали попытку его разрушить.
1050
Том Деван – имеется в виду Том Девин, близкий друг Джона Джойса и его семейства, прототип (наряду с полицейским чиновником Джоном Уайзом Пауэром) Джека Пауэра в рассказе «Милость божия» и «Улиссе».
1051
Герти Макдауэлл – героиня эп. 13.
1052
последний крик (франц.)
Там, где в воздух вздымалась передняя нога лошади короля Билли [1053] , миссис Брин отдернула своего поторопившегося супруга назад из-под копыт форейторской лошади. Крича ему прямо в ухо, она разъяснила происходящее.
Тот понял, прижал свои фолианты левой рукой и приветствовал вторую карету.
Почтенный Джеральд Уорд, дежурный адъютант, будучи приятно изумлен, поспешил ответить. На углу возле Понсонби остановился, притомившись, белый флакон H., и вслед за ним остановились еще четыре белых флакона в цилиндрах, E.L.Y.'S., меж тем как мимо промчались кареты и верховые.
1053
Лошадь короля Билли – конная статуя завоевателя Ирландии Вильгельма III Оранского (см. прим. к «Нестору»). После многократных повреждений и осквернений от рук патриотов (в частности, свинцового короля было нетрудно обезглавливать), она была снесена окончательно в 1929 г.
Против торговли музыкальными инструментами Пиготта внушительно вышагивал в живописном наряде мистер Дэнис Дж.Маджинни, учитель танцев и пр., коего вице-король обогнал, не заметив. У ректорского же дома появился с беспечным видом Буян Бойлан, ноги которого в рыжих штиблетах и носках с небесно-голубыми стрелками переступали в такт мотивчику песенки «Моя йоркширская девчонка». В пику небесно-голубым налобникам и стремительному напору верховых Буян Бойлан выставил небесно-голубой галстук, соломенную широкополую шляпу, ухарски сдвинутую набекрень, и синий костюм тонкого шевиота. Его руки, засунутые в карманы пиджака, не нашли нужным снять шляпу, однако он презентовал трем дамам нахальное одобрение во взгляде и красный цветок в зубах. Проезжая по Нассау-стрит, Его Сиятельство привлек внимание своей супруги, милостиво кивавшей по сторонам, к музыкальной программе, исполнявшейся в Колледж-парке. Бравые парни с шотландских гор, невидимые, трубили и барабанили вослед процессии:
Моя девчонка – с фабрики,
Одета без затей.
Тарарабум.
Но сердце мое тянется,
Эх, к розочке из Йоркшира,
К возлюбленной моей.
Тарарабум.
По ту сторону стены участники гонки на четверть мили с гандикапом М.К.Грин, Х.Трифт, Т.М.Пейти, К.Скейфи, Дж.Б.Джеффс, Г.Н.Морфи, Ф.Стивенсон, К.Эдрли
1054
Морис Е.Соломонс – вице-консул Австро-венгерской империи, хозяин фирмы по изготовлению очков и слуховых аппаратов.
1055
Мост через Королевский канал – кавалькада переезжает через Большой канал, который Джойс считает, очевидно. Королевским, когда через него следует вице-король.
1056
Лорд-мэр… без золотой цепи – вице-король, которого не узнали Энн Карнс и Флоренс Маккейб (см. эп. 3, 7).
1057
Покойная королева… в 1849 г. – королева Виктория посетила Ирландию четырежды, в 1849, 1853, 1861 и 1900 гг.
Эпизод 11 [1058]
За бронзой золото услыхало цокопыт сталезвон.
Беспардон дондондон.
Соринки, соскребая соринки с заскорузлого ногтя. Соринки.
Ужасно! И золото закраснелось сильней.
Сиплую ноту флейтой выдул.
Выдул. О, Блум, заблумшая душа.
Золотых корона волос.
Роза колышется на атласной груди, одетой в атлас, роза Кастилии.
Напевая, напевая: Адолорес.
А ну– ка, кто у нас… златовлас?
1058
11. СИРЕНЫ
Сюжетный план. По контрасту, после бессобытийного эпизода – напряженная интрига. В романе 4 часа – критический миг: Блуму известно («она сказала, в четыре»), что на это время назначена встреча Бойлана с Молли. Он вновь видит Бойлана и, решая последить за ним в такой миг, идет за ним незаметно в ресторан «Ормонд»; обедая там с повстречавшимся Ричи Гулдингом, он слышит звуки отъезда – Буян покатил к его жене. Меж тем в салоне ресторана музицируют и поют, и этот фон отвлекает и утешает музыкального Блума, под звуки пения сочиняющего ответ на письмо Марты (эп. 5). Сюжетный конец – уход Блума из ресторана; но эпизод звуковой, и в нем дана еще особая звуковая концовка: мощное испускание газов Блумом. Сегодня это называется – элемент карнавальной эстетики.
Реальный план. Вокальный эпизод в дублинском романе как нельзя к месту. Любовь к пению и вокальная даровитость – известные качества ирландцев. Любительским вокалом был полон Дублин начала века, и одним из самых популярных мест города для встреч любителей, для небольших и неформальных концертов, был салон гостиницы и ресторана «Ормонд». Джеймс Джойс – плоть от плоти этой среды. И по отцу, и по матери он – из музыкальных семейств, дома пели и музицировали постоянно, отец же был обладателем настоящего и большого дара певца, «лучшим тенором Ирландии», по оценке авторитетов. Немалый талант к пению был и у него самого, он спорадически учился, порой выступал в концертах, и многие дублинцы, включая его жену, ценили эти его успехи не ниже, если не выше писательских.
Эту главную основу реального плана дополняет ряд небольших деталей. Через Ричи Гулдинга доносятся дальнейшие черты из жизни и отношений семейств Мерри и Джойсов. Блум, пишущий Марте, пишет по-гречески букву е, как делал. Бог весть зачем, Джеймс Джойс, когда писал Марте Флейшман (см. прим. к эп. 5, 13). Новым лицом входит в роман «весьма обходительный джентльмен, стряпчий» Джордж Лидуэлл – друг Джона Джойса. Вскоре по окончании «Сирен» Джойс получил известие о его смерти и склонен был видеть тут некую таинственную связь. «Как только я включаю в книгу кого-то, я тут же слышу о его смерти, или отъезде, или несчастье», – писал он мисс Уивер еще до известия, и уже в следующем письме добавлял: «В подтверждение того, что я говорил в последнем письме, вот только что полученная вырезка из газеты, сообщающая о смерти одного из героев эпизода». С течением времени он все больше начинал всерьез верить в тайные действия своего писания, какую-то его скрытую магичность. О логике, что стоит за этим, см. «Зеркало», эп. 11.
Гомеров план. Связь с хрестоматийным приключением гомеровского героя (XII, 166-200) как будто бы налицо: есть Улисс, обольстительные девушки и чарующее пение. Но, как чаще всего у Джойса, на второй взгляд мы видим не совсем то – или совсем не то, – что на первый. Части не складываются в картину, и даже схемы автора помогают мало. По этим схемам, сирены – барменши, остров сирен – бар. Но тогда чары сирен – лишь плотская красота, мотив, только уводящий от мифа, суть которого – одновременно «сладкое» и «гибельное» пение. Что же до пения, то в нем Блум находит облегчение, утешение, а отнюдь не гибель. Неувязки кричащи, и потому даже Стюарт Гилберт, настойчивей всех комментаторов утверждающий античный план «Улисса», здесь говорит: «Гомеровы соответствия в эпизоде скорей буквальны, чем символичны». Эти буквальные соответствия – на виду: русалка на сигаретной рекламе, океанский колорит бара, «скала стойки», за которой укрылись барменши… – читатель без труда найдет и другие.
Тематический план. Перевалив экватор «Блуждающих скал», мы вошли в воды позднего «Улисса». Назревавший переворот совершился: теперь каждый эпизод должен в первую очередь выполнить формальную сверхзадачу – провести некоторый ведущий прием, технику письма. Главным содержанием эпизодов стала их форма. И, отражая эту инверсию, мы будем теперь писать о форме сначала.
Ведущий прием «Сирен» – словесное моделирование музыкальной материи и музыкальной формы. Странная, эксцентрическая идея! Даже друзья Джойса, даже художники авангардных тенденций не сразу поняли и не все приняли этот эксперимент. Что стоит за ним? Прежде всего, эстетический постулат: такое моделирование лишь тогда возможно, если искусство слова – высшее из искусств, богатейшее по своим выразительным ресурсам; если оно способно вобрать в себя музыку и своими средствами, на своей почве полноценно осуществить ее. Без сомнения, такая абсолютизация, такой культ словесного искусства сложились постепенно у Джойса, равно как твердая вера в свою власть над словом. Что же до результатов эксперимента, то они оказались различны по отношению к двум сторонам музыки. У специалистов до сих пор нет согласия, присутствует ли в «Сиренах» заявленная автором музыкальная форма, «фуга с каноном». Есть работы, где в тексте эпизода отыскиваются все элементы этой формы; но они так усердны, так желают найти то именно, что находят, что является мысль: при таком рвении фугу можно найти и в объявлении на столбе! Не будем поэтому входить в данный вопрос. Напомним лишь про набор из 58 бессвязных обрывков, которые открывают эпизод, а затем снова встречаются в нем: здесь имитация музыкальной формы (увертюры), разумеется, очевидна; но зато и литературная ценность текста сомнительна. Иное – с музыкальной материей. Нет сомнения, что Джойсу удалось редкостно, почти небывало наполнить и пронизать свой текст музыкальностью. Письмо искусно насыщено самыми разными звуковыми и музыкальными эффектами. Мы слышим мелодии, ритмы, переливы, богатую звуковую инструментовку; улавливаем эффекты стаккато (Ты? Я. Хочу. Чтоб), глиссандо (кап-кап-ляп-ляп-плям-плям), ферматы (без конца и без края – рая – рая). Впечатление усиливается содержанием: музыка входит в действие, наполняет мысли героя, даются прекрасные образные описания стихии пения, льющегося человеческого голоса… И в итоге, оставив в стороне схоластическое стремление к фуге с каноном, мы можем признать, что автору удалось достичь, быть может, предельного сближения словесной и музыкальной стихий. Позднее, в звукописи «Поминок по Финнегану», он зайдет еще дальше в стремлении к музыкальности письма; но при этом нанесет глубокий ущерб возможности его понимания.
Из других тем, «обычных», надо отметить тему Блума как рогоносца, она достигает здесь кульминации (хотя Джойс, давая ее лишь через мысли героя, мастерски показывает ее вытесняемый и скрытый характер в этих мыслях). В книге, писавшейся под надзором Джойса, его близкий друг Фрэнк Баджен приводит мотивы Блумова бездействия, пассивного принятия известной ему наперед измены. Он указывает восточный фатализм, покорность и потворство всем желаниям Молли, наконец, элементы мазохизма и тайного гомосексуального желания достичь близости с другими мужчинами, разделив свою жену с ними. Джойс, прочтя, со всем согласился (ср. в заметках 1913 г. к пьесе «Изгнанники», тесно примыкающей к роману: «Пусть Роберт обладает Бертой физически, много раз, и двое мужчин войдут в почти плотский контакт. Чего желают они? Соединиться, соединиться плотски через личность и через плоть Берты»). Но он добавил еще мотив: изощренная ревность, того же типа, как в «Изгнанниках» и в «Великодушном рогоносце» Кроммелинка (знаменитом в России по постановке Мейерхольда). Утонченный ревнивец, пылая ревностью, в то же время сознательно или бессознательно сам стремится создать для нее почву, сам провоцирует и подталкивает события, которые, как он знает, принесут ему боль. Не приходится сомневаться, что за этим авторитетным разъяснением у автора стоял богатый опыт собственной личности (ср. прим. к эп. 9).
Дополнительные планы здесь, в основном, самоочевидны: орган, сопоставляемый эпизоду, – ухо, искусство – музыка. Нетрудно согласиться и с остальным: символ эпизода – барменши, цвет – отсутствует.
Эпизод, законченный в июне 1919 г., потребовал изнурительных усилий. Джойс писал его пять месяцев, все это время будучи полностью погружен в музыкальную стихию; он постоянно бывал в опере, в концертах, только о музыке говорил. Зато потом – как отрезало. Какое-то время по окончании «Сирен» он попросту не мог больше ее слушать. Тут – характерная черта работы позднего Джойса: он с такой интенсивностью погружался в найденный метод или прием, что выжимал, вырабатывал из него (и из себя) все без остатка и потом чувствовал его абсолютно исчерпанным, «выжженным», как сам говорил. «Сирены» были опубликованы в «Литл ривью» в августе и сентябре; последующая редакция не была особо значительной.