Улисс (часть 3)
Шрифт:
Вот разве арфа. Красиво. Мягкий золотой свет. Девушка играла на ней.
Словно корма изящной. Хорошо этот соус подходит к. Золотой ладьи. Эрин.
Арфа дивная однажды или дважды. Прохладные руки. Бен Хоут [1080] , рододендроны. Все мы арфы [1081] . Я. Он. Старый. Молодой.
– Нет-нет, старина, я не могу, – застенчиво и смиренно отнекивался мистер Дедал.
Энергично.
– Да валяйте же, гром и молния! – громыхнул Бен Доллард. – Как получится, так и
1080
холм на мысу Хоут; бен – холм, гора (шотл.)
1081
игра слов: по-английски Harp – арфа; ирландец (арфа – символ Ирландии в гербе английских королей)
– «M'appari», Саймон, – попросил отец Каули.
Он сделал несколько шагов к краю сцены, простер свои длинные руки, принял скорбно-торжественное выражение. Хрипловато кадык его прохрипел негромко. И негромко запел он запыленному морскому пейзажу «Последнее прощанье». Мыс, корабль, парус над волнами. Прощание. Прекрасная девушка на мысу, ветер треплет ее платочек, ветер овевает ее.
Каули пел:
– M'appari tutt'amor:
Il mio sguardo l'incontr… [1082]
1082
Любовь мне явилась: Мой взгляд ее встретил… (итал.)
Она не слышала Каули, махала платочком тому, кто уплыл, своему милому, ветру, любви, летящему парусу, вернись.
– Да валяйте же, Саймон.
– Эх, минули мои золотые деньки, Бен… Ну, да ладно…
Мистер Дедал положил свою трубку покоиться рядом с камертоном и, усевшись, тронул послушные клавиши.
– Нет-нет, Саймон, – живо обернулся отец Каули. – Пожалуйста, верную тональность. Тут до-бемоль.
Послушные клавиши взяли выше, заговорили, засомневались, сознались, сбились.
Отец Каули шагнул в глубь сцены.
– Давайте-ка, Саймон, я буду аккомпанировать, – сказал он. – Поднимайтесь.
Мимо ананасных леденцов Грэма Лемона, мимо слона на вывеске Элвери, дребезжа, бежала коляска. Говядина, почки, печень, пюре – за трапезой, достойною принцев, сидели принцы Блум и Гулдинг. Принцы за трапезой, они поднимали бокалы, попивали виски и сидр.
Прекраснейшая в мире ария для тенора, сказал Ричи; из «Сомнамбулы».
Некогда он ее слышал в исполнении Джо Мааса. Ах, этот Макгаккин! Да. В своей манере. Под мальчика из церковного хора. Этакий мальчик от мессы.
Месс– мальчик Маас. Лирический тенор, если угодно. Никогда этого не забуду.
Никогда.
С чутким сочувствием Блум над беспеченочным беконом увидал, как напряглись осунувшиеся черты. Поясница у него. И глаза блестят, все как при воспалении почек. Следующий номер программы. Повеселился, пора расплачиваться. Пилюли, толченый хлеб, цена за коробочку – гинея. Хоть чуть отсрочить. Мурлычет «Долой к покойникам». Подходяще. И ест почки, нежнейшее – нежнейшей. Только не много ему проку от них. Лучшее, что есть в. Типично для него. Виски. Насчет напитков разборчив. Стакан с изъяном, новый стакан воды. Спички прикарманит со стойки, экономия. И тут же
Никогда Ричи не забудет тот вечер. Сколько жив будет – никогда. В старом «Ройял», в райке с коротышкой Пиком. А когда первая нота.
Тут сделали паузу уста Ричи.
Сейчас наплетет вранья. О чем угодно насочиняет. И верит сам в свои бредни. Притом всерьез. Редкостный враль. Но все-таки память хорошая.
– И какая же это ария? – спросил Леопольд Блум.
– «Все уж потеряно».
Ричи вытянул губы трубочкой. Начальная нота нежная фея тихонько шепнула: все. Дрозд. Пенье дрозда. Его дыханье, с легкостью певчей птицы, сквозь крепкие зубы, предмет его гордости, как флейта высвистывало горькую жалобу. Потеряно. Сочный звук. А тут две ноты в одной. Как-то слышал скворца в кустах боярышника, он у меня подхватывал мотив и переиначивал так и сяк. Все новый новый зов зовет и уж потерян вновь во всем. Эхо.
Сколь нежен отклик. А как оно получается? Все потеряно. Скорбно высвистывал он. Рухнуло, отдано, потеряно.
Блум, ближе наклонив Леопольдово ухо, поправлял краешек салфетки под вазой. Порядок. Да, я помню. Чудная ария. Она к нему пошла во сне.
Невинность при лунном свете. Все равно удержать ее. Смелые, не ведают об опасности. Окликнуть по имени. Дать коснуться воды. Коляска позвякивает.
Поздно. Сама стремилась пойти. В этом все дело. Женщина. Море удержать проще. Да: все потеряно.
– Прекрасная ария, – сказал Блум потерявший Леопольд. – Я ее хорошо знаю.
Ричи Гулдинг никогда в жизни.
Он тоже ее хорошо знает. Или чувствует. Все норовит о дочке. Мудрое дитя, что узнает отца, как выразился Дедал. Я?
Блум искоса над беспеченочным наблюдал. Печать на лице: все потеряно.
Живчик Ричи былых времен. Одни избитые штучки остались. Шевелить ушами.
Кольцо от салфетки в глаз. Да сынка посылает со слезными прошениями.
Косоглазого Уолтера, да, сэр, исполнено, сэр. Ни за что не обеспокоил бы, случайность, ожидал значительных сумм. Тысяча извинений.
Опять рояль. Звук лучше, чем когда я последний раз слышал. Настроили, видно. Опять умолк.
Доллард и Каули все понукали упирающегося певца, ну, давайте же.
– Давайте, Саймон.
– Ну же, Саймон.
– Леди и джентльмены, я бесконечно тронут вашими любезными просьбами.
– Ну же, Саймон.
– Ресурсы мои скромны, но если вы мне ссудите внимания, я попытаюсь вам спеть о разбитом сердце.
Возле колпака, прикрывающего сандвичи, тенью прикрытая Лидия свою бронзу и розу с изяществом истинной леди дарила и отбирала – как Майна двум кружкам свою золотую корону в прохладной зелено-голубой eau de Nil.
Отзвучали зовущие аккорды вступления. Протяжно взывающему аккорду отозвался звенящий голос:
– Когда явился дивный облик…
Ричи обернулся.
– Это Сай Дедал, его голос, – заметил он.
Задетые за живое, закрасневшись, они слушали, впитывали тот поток дивный поток струящийся по коже членам сердцу душе хребту. Блум кивнул Пэту, лысый служитель Пэт плохо слышит, чтобы раскрыл двери бара. Двери, бара. Вот так. Хорошо. Служитель Пэт послушно стал слушать, глухарь тугоухий, у самых дверей стал, слушал.