Улыбка Авгура
Шрифт:
Идти через темный сад не рискнула: вдруг там прячутся вчерашние хулиганы? Пошла по улице вдоль длинного забора. Открыла свежеокрашенную калитку и ступила во двор.
Недавно отремонтированный дом сиял большими чистыми окнами, пах свежей стружкой и краской.
Рядом с домом лежали кучи жирной земли и бордюрный камень. Между кучами торчали колышки, указывая расположение будущих клумб и небольших грядок.
Я обошла завалы и поднялась на крыльцо. Не найдя звонка, постучалась.
– Войдите, - раздалось изнутри.
Я вошла.
– Идите прямо, потом налево, - направил меня голос.
Я
– Андрей, ты здесь? Я на минутку. Можно?
– Проходи. Я не успел распаковать вещи, так что не обращай внимание на беспорядок.
Беспорядок? Вселенский хаос - ничто по сравнению с тем, что предстало моему взору, избалованному Нюсиной аккуратностью и дядиным педантизмом. В центре огромной комнаты со стенами, облицованными светлыми деревянными панелями, возвышался Монблан из распечатанных коробок, чемоданов, разнокалиберных сумок, свернутых в рулоны ковров, посуды и чехлов с одеждой. На бежевом кресле, еще обтянутом целлофаном, в близком соседстве с теркой для овощей лежали носки, надеюсь, что чистые. На полу безобразно раскорячилась люстра-модерн. Кровать заменял новый полосатый тюфяк, на котором приютился бледный, осунувшийся Андрей.
– Что, болит?
– я подошла к нему и участливо склонилась над больным, за что тотчас поплатилась.
– Положи руку на лоб... Да не на свой, тетеря... Вот так, хорошо... Нет-нет, не убирай, мне опять плохо.
Я так скажу: в первую очередь нашу сестру губит жалость. Простое, кажется, чувство, а сколько от него хлопот. Чуть зазевалась, подруга, и участь твоя решена. В его пользу. Навеки и обжалованию не подлежит...
Как там? Она его за муки полюбила, а он - что сделал он?
– грубо воспользовался ее минутной слабостью, сел на хрупкую шею и ножки свесил. Да еще и пришпоривает. А попробуй согнать с насиженного места - такой вой поднимет, что черти содрогнутся. Припомнит все тяжкие, начиная с первородного греха и заканчивая невымытой с вечера посудой. Это он сейчас, пока холостой, нетребователен и безропотно уживается с Монбланом, а потом что ты!
– сживет со света за лишнюю песчинку на грядке.
Кстати о первородном грехе. Бедная Ева. Вот кому действительно досталось по полной программе...
Мужчины так ловко свалили на нее ответственность за изгнание, что от несправедливости сводит скулы. А несчастная, пребывая в ветхозаветном покое, не имеет ни малейшей возможности достойно ответить зарвавшимся клеветникам. Можно подумать, она изнасиловала этого Адама. Можно подумать, он сам не хотел. Блин, что за мужик?.. Если бы я была медиумом, как Ванда, то вызвала бы дух Евы и расспросила его - или ее?
– как все было на самом деле. Уверена, что услышала бы много нового, проливающего свет на бедного-несчастного-наивного-совращенного-обманутого-изгнанного по вине несносной женщины (если есть желание, можно продолжить) Адама, начиная с которого малодушие, безответственность и беспринципность стали возводиться мужчинами в сугубо мужское достоинство. Вот. Красиво сказано, черт возьми!
– Андрей, я пришла отдать долг, но если ты плохо себя чувствуешь, я могу зайти завтра.
Он снял мою руку со своего лба и легко потянул на себя. Потеряв равновесие от неожиданности, я неловко шлепнулась на край тюфяка.
– Андрей, давай поговорим, - я попыталась выдернуть руку, но он не дал. Сильный, однако.
– Давай.
– Как ты собираешься говорить, если во рту у тебя посторонний предмет?
– Ничего, я буду слушать. Мне нравится твой голос, говори.
– Я по поводу денег, тех, что ты потратил на дядины поминки. Почему ты ничего не сказал?
– Тебя больше ничто не интересует? Я, к примеру. Иди сюда, - он потянул меня к себе.
Бабник. Как Петренко... Бедная Грета.
– Я по поводу денег, - упрямо гнула я свое.
Хорошо, что у него действует только одна рука. Со второй я бы не справилась. Ну почему хулиганы не вывихнули ему обе конечности, что им стоило наподдать разок и с другой стороны!..
– Ника, у тебя мозги набекрень, точно говорю! Я безумно хочу тебя, а ты о каких-то деньгах, - он сердито засопел.
– Знаешь что, - разозлилась я, - С мозгами у нас семейное. Не нравится - не кушай. Только скажи, сколько мы тебе должны?
– Не вы, а ты.
– Сколько?
– Ночь любви.
Калека, а туда же.
– Я серьезно спрашиваю.
– А я серьезно отвечаю. Ты должна мне звездное небо... Поцелуй красавицы... Тихий стон, срывающийся с ее губ, - горячо шептал он в ухо.
– Андрей!
– возмутилась я.
– Хорошо, я согласен на один поцелуй, но страстный.
Достал!
– Ты не в себе. Лучше я завтра приду.
– Если ты уйдешь сейчас, то сделаешь мне больно.
Ага, в ход пошел легкий шантаж.
Железная хватка ослабла.
– Решай сама.
И отвечай потом перед Гретой тоже сама. И расхлебывай сама, раз сама решила. Знаем мы эти фокусы с бумерангом. Кушайте сами.
– Поговорим завтра, идет?
Пока я решительно поднималась с тюфяка и подбирала с пола сумку, он демонстративно отвернулся к стене. Я наугад вытащила деньги, положила купюры на стул и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Дело сделано.
Не успела я разуться, как раздался телефонный звонок.
– Ника? Ты?..
– на другом конце провода билась в истерике Натка. Я слышала, как она судорожно всхлипывает.
– Да, я. Что слу?..
– Ну ты и выдра!!! Я тут с ума схожу, хотела бежать к вашему вертепу, думала, что тебя похитили или убили...
– Говори толком: что случилось?
– Ах ты не знаешь!
– Натка перестала всхлипывать и, издав боевой клич, перешла в стремительную атаку, - Не знаешь, да?
– я отстранила трубку от уха, испугавшись за сохранность перепонок, - А кто должен был звонить в десять тридцать шесть? Дед Пихто?
Я вспомнила о нашем уговоре и устыдилась.
– Прости, родная, забыла. Ну не плачь, пожалуйста! Ты разрываешь мое раскаивающееся сердце на клочки. Ну что мне сделать, скажи, чтобы ты успокоилась и простила, а? Радость моя, хочешь, я сяду в крапиву? А в муравейник? А хочешь, сочиню для тебя стишок? Слушай... Жила-была в Озерске Натка - ума и обаяния палатка... Ну как, нравится?
– Че это я палатка? Не солидно, - отбрила меня подруга, но я почувствовала по ее голосу, что прощена.