Улыбка гения
Шрифт:
Часть вторая
ОБРЕТЕНИЯ И УТРАТЫ
Глава первая
И у них действительно родилась дочь, которую Дмитрий настоял назвать Марией в память о матери. Правда, Феозва надулась и заявила, что Марию Дмитриевну, как она слышала, многие в Тобольске называли русалкой. Дмитрий в ответ лишь фыркнул и ответил:
— Мало ли что разные бабы толкуют, не всему же верить.
Феозва на этом успокоилась и больше возражать не стала. Вот только все заботы после рождения дочери легли на плечи все того же Дмитрия, поскольку молодая супруга
К тому же найденная им кормилица чем-то не устроила Феозву, и та заявила, что будет кормить девочку грудью сама, поскольку где-то читала, будто бы ребенок при этом быстрее растет и развивается. Только на деле все вышло наоборот — у нее попросту не хватало молока, и девочка чахла буквально на глазах. К тому же Феозва не могла толком объяснить нанятой всё тем же Дмитрием кухарке, что от нее требуется. Если хозяин отсутствовал, та могла чуть не весь день ничем не занятая сидеть часами без дела в кухне, тогда как Феозва сидела в другой комнате с книжкой в руках, делая вид, что очень занята.
Но Дмитрий всё прощал ей и даже, случалось, сам готовил ужин, стирал пеленки, лишь бы избежать очередной размолвки с женой. Ее это вполне устраивало. Иногда он, не выдержав, начинал пенять ей, что кухарка в его отсутствие бездельничает, Феозва надменно отвечала: «Нас в институте не учили, как следует с прислугой разговаривать. У тебя это лучше выходит».
Здоровье дочери все больше тревожило Дмитрия, и он решил снять на лето дачу под Петербургом, надеясь, что свежий воздух благотворно на нее подействует. И верно, буквально за неделю девочка ожила, окрепла, личико порозовело, в глазках появился здоровый блеск, плач прекратился. Если бы Феозва согласилась пригласить кормилицу, глядишь, дело совсем бы пошло на лад. Но та была непреклонна и ни за что не хотела доверять дочь «какой-то грязной тетке». Спорить по этому поводу было бесполезно. Дмитрий надеялся, пройдет время, и она одумается, послушает его — и все нормализуется. Может, так все оно и вышло бы, если бы не предложение, поступившее от одного именитого купца Кокорева, хозяина нефтяных приисков на берегу Каспийского моря.
С появлением дочери хлопот прибавилось, тем более что девочка, как казалось заботливому отцу, росла медленно, была вялой, плохо спала, часто просыпалась, и он, чтоб не будить жену, осторожно брал ее на руки и, тихо ступая, ходил по комнатам, убаюкивая ее. Поэтому летом, надеясь, что свежий воздух благотворно подействует на ребенка, снял дачу под Петербургом, куда они вместе с прислугой и переехали.
Однажды они, сидя на открытой веранде, обсуждали злободневный вопрос: где можно найти деньги, поскольку расходы многократно возросли. Дмитрия Ивановича неоднократно приглашали местные промышленники для консультаций по разным видам производств, но он брался за подобные заказы неохотно, боясь оставить Феозву одну с ребенком, опасаясь, что она не справится со своими обязанностями. И она в первую очередь не соглашалась даже на короткую отлучку мужа, ссылаясь на плохое самочувствие после родов.
— Даже не думай, одного не отпущу, — возражала она, — мне самой не управиться с тем, с другим… Вон нянька меня совсем не слушается, горничная нос воротит, что ни скажу, все на тебя ссылается: «Хозяин сказал… Хозяин велел…» Будто бы я здесь приживалка, а не законная твоя супруга, в храме венчанная. Ты бы почаще им напоминал об этом или лучше иных кого нашел, более послушных.
— Ой, не
— Не хочу. Во-первых, лишние расходы, а твоего жалованья на все не хватает. Я, когда за тебя замуж пошла, думала, всем обеспечишь, а оно вон как вышло. Уже не помню, сколько у дядюшки назанимала, ладно, молчит, не требует возврата, но мне от того не легче никак. Да и моего молока хватает ей. Надо бы продуктов побольше брать, чтоб для меня они подошли, а то все кисель да каша, надоели уже…
— Могла бы и не занимать, а тратить поменьше. Меня лишь позоришь, то-то он смотреть начал искоса в мою сторону, а я причины понять не могу. А оно, оказывается, вон в чем дело… Да, хлопот мне от вашего семейства и не расхлебать…
— Он меня в беде не оставит, можешь не переживать на этот счет. Жалею уже, что сказала.
Менделеев отмахнулся от ее слов и взял в руки листы со своими записями, держа при этом дочь на руках. Но потом, словно вспомнив что-то, продолжил:
— А кто тебе не велит мясо есть? Супы, что Татьяна варит? Ты же к ним сроду не притронешься, а съешь яблочко или финик сушеный — и готова, накушалась. Я уж про каши молчу, их приходится выбрасывать, один перевод продуктов.
— Супы жирные, к тому же пост идет, мясо, как тебе известно, есть не положено. А каш этих я в детстве накушалась, теперь даже смотреть на них не желаю… Нашел, в чем жену упрекнуть, не ожидала от тебя такого…
— Физа, ты когда хоть взрослеть начнешь? Ведь мамочка уже, а все такая же капризная, как девочкой была: то хочу, этого не хочу. Во всех приличных домах нанимают кормилиц. А насчет денег не переживай, заработаю. Скоро и Машенька сама кушать начнет. Ты хоть подкармливай ее чем, всё польза, а то, глянь, светится вся, тощенькая. Ой, не знаю, как с тобой и быть. Ладно, пойду в дом. — Он встал и положил жене на колени свёрток с дочкой, которая тут же начала хныкать. Но он лишь чуть задержался, видя, что супруга принялась ее качать и что-то мурлыкать, собрал исписанные листы и ушел в комнату.
Феозва не выдержала и бросила ему вслед:
— Вот так всегда, чуть посидишь со мной и опять хвать свои бумажки — и до вечера тебя не увидишь, а я тут одна, как перст…
Едва Менделеев устроился у письменного стола, как в комнату постучала горничная и извиняющимся тоном произнесла:
— Барин, вас какой-то господин спрашивает, нужны, мол, ему по делу…
— Кто таков? По какому делу? — не поднимая головы от бумаг, спросил он. — Опять просители на строительство какого-нибудь богоугодного заведения, замучили вконец, работать не дают. Нет у меня денег на их богоугодные дела. Скажи, дома меня нет, и все на этом. Не беспокой больше, видишь, работаю…
— Так он слышал ваш голос, потому уходить не желает. Может, выйдите к нему, а то мне неловко солидного господина отправлять обратно, врать опять же, будто вас дома нет…
Менделеев не успел ничего ответить, как дверь широко распахнулась, горничная отодвинулась в сторону и в комнату вошел кряжистый господин, одетый по последней моде, с небольшой окладистой бородкой, местами подернутой сединой. На пальце у него был золотой перстень с рубином, а в руках трость с набалдашником слоновой кости. Он без церемоний положил ее прямо на бумаги Менделеева, а сам без приглашения уселся на стул напротив, положив нога на ногу.