Улыбка гения
Шрифт:
…Чем дальше на юг продвигался дилижанс, тем более сочными красками окрашивались близлежащие поля и видневшиеся вдали полоски леса. Червонным золотом наливалась рожь, серебром отливали овсяные колосья, а вдоль деревень стояли шеренги подсолнухов, повернув к жаркому солнышку свои чернявые, с желтыми лепестками вокруг, пучеглазые головки. В стороне от тракта невольно притягивали взор путника яблоневые сады, источающие медовый запах, разносящийся на много верст кругом.
Так со сменой пейзажа менялось настроение молодого человека, едущего всего лишь на первую в своей жизни службу, еще плохо представляющего, как сложится его дальнейший путь.
Ему вновь вспомнилось,
Да, как говорится, против рожна не попрешь. Спорить с министром — себе дороже. Но вот чего он не испытал, так это раскаяния. Знал, тот, кто смирился, отступил, не способен на большее. А он готов перевернуть мир и обустроить его на свои манер. И эта мысль вновь вызвала у него улыбку…
Кучер, заметив это, покосился в его сторону, тоже улыбнулся и спросил, пытаясь пересилить встречный ветер:
— Что, барин, видать, зазнобу свою вспомнил, коль так лыбишься. Я вот в твои-то годы уже двух деток имел, но тоже на девок и баб заглядывался. Бывало, на ночлег где остановимся, обязательно хозяйская дочь мне подмигнет тайком, пока родители не видят…
— И что потом? — поинтересовался Дмитрий. — Ты ей тоже подмигнешь и дальше поехал?
— Не скажи… скрывать не стану, всяко бывало. Тут как повезет. У меня про такой случай всегда были подарки припасены: ленты там разные, колечки, хоть и медные, но смотрятся богато. У девок глаза сразу таким огнем горят, не передать. Выйдем во двор и… — Он неожиданно замолчал.
Дмитрию стало интересно, и он спросил:
— Ну а дальше что? Чего замолчал?
— А то сам не знаешь, — вдруг зло оборвал его тот, — чего пристал. Может, я напраслину на девок тех возвожу, а ты и уши развесил. Знаю я вас, барчуков, вы знаете всё, а потом донос напишите, а мне отвечать. — И он окончательно замолчал, не желая продолжать разговор.
Озадаченный Дмитрий не решился что-то возразить ему, понимая, вряд ли кучер изменит свое мнение на его счет, а потому вернулся к своим воспоминаниям, тем более что и он, как на грех, тоже свел знакомство с молодой и весьма образованной попутчицей, ехавшей вместе с престарелым отцом из Петербурга в Москву.
Она охотно назвала ему свое имя — Анна, и даже предложила заглянуть к ним на Остоженку, где спросить дом Сошниковых. Но тогда он не придал тому значения, тем более не планировал надолго задерживаться в Москве, а вот сейчас корил себя за это. Всё равно сроки его приезда в Симферополь не оговорены, мог бы и пожить у родственников денек-другой, ничего бы не случилось. Глядишь, встретился бы с Анной погуляли с ней по московским улочкам, заглянули в тенистый парк, где… Он только лишь представил, как сидит рядом с девушкой, плотно к ней прижавшись на лавочке, под темной липой, и нежно держит ее ладонь, подносит к своим губам и… Все в нем затрепетало, он тягостно вздохнул и заметил, как кучер, исподтишка наблюдавший за ним, хмыкнул и спросил с издевкой:
— О чем вздыхаешь,
Дмитрий от неожиданности вздрогнул и тут же попробовал разуверить того:
— Вовсе нет. Не о том подумал. Некого мне вспоминать.
— Так я и поверил, — хохотнул кучер, — ничего, на юге найдешь себе какую-нибудь молдаванку погорячее, враз о прежней забудешь. Все они, девки, одинаковы, только подходец к ним особый требуется. Эй, пошли, родимые! — прикрикнул он на лошадей и щелкнул в воздухе кнутом, не особо ожидая ответа от своего пассажира.
Да и самого Дмитрия стал тяготить этот двусмысленный разговор с непонятными намеками, когда простой мужик дал ему понять свое превосходство в житейских делах, не оставив при том возможности даже постоять за себя. И он, поняв, что хоть и говорят они об одном и том же, но на разных языках и вряд ли когда смогут до конца понять друг друга, хотя язык тот един для них обоих.
На подъезде к Воронежу навстречу им стали попадаться обозы с ранеными солдатами, которых везли из-под Севастополя. Они двигались, не обращая внимания на встречные экипажи посреди дороги, словно демонстрируя свое пренебрежение и плохо скрываемую злость к штатским, не пожелавшим разделить их тяготы. И даже во взглядах раненых читалась ничем не прикрытая неприязнь к чистым и ухоженным пассажирам дилижанса, с любопытством их разглядывающим. И в то же время в их понурых, сгорбленных фигурах читались сквозившая многодневная усталость и равнодушие к своей участи.
От этого Дмитрию стало как-то не по себе. Совершенно неожиданно он почувствовал себя виновным в потерях и поражениях русской армии, случившихся в Крыму. А еще невольно решил, не просто так местом его назначения стал Крым, значит, где-то свыше было принято об этом решение, причем вопреки его воле. Выходит, то Божья воля отправила его подальше от родного дома, от столицы, на относительно недавно присоединенный к России полуостров, еще не успевший вобрать в себя основы европейской цивилизации, но уже ставший предметом раздора между Европой и Россией — страной, стоявшей все еще на согбенных спинах закрепощенных мужиков. Может, потому и проигрывали войну, что скрепы те вдруг треснули и обнажили многочисленные язвы некогда процветающего и победоносного отечества?
Мысли о своем предназначении надолго отвлекли Дмитрия от реальности, и он пришел в себя лишь от того, когда ощутил, что дилижанс остановился, съехав на обочину дороги, пропуская увеличившийся поток телег с ранеными.
— Давно стоим? — спросил он, приходя в себя.
— У нас часов не имеется, — неприязненно ответил кучер, даже не взглянув в его сторону, — вам, поди, лучше знать сколь времечка прошло.
— Вот беда, но и у меня часов нет, улыбнулся ему Дмитрий, — не заработал пока на них. Были у покойного батюшки, так они теперь у старшего брата, а я вот по солнышку жить привык. Так даже удобнее.
Его слова, видимо, тронули кучера, и он уже более миролюбиво поинтересовался:
— Один брат-то али еще имеется?
— Есть еще один, он тоже в Сибири живет…
— Поди, и сестры имеются, — поддержал разговор его собеседник, раскуривая небольшую длинную трубку с вырезанным из кости мундштуком.
— А то как. Есть и сестры. Их трое осталось, и тоже в Сибири. Нас в семье всего было четырнадцать детей у родителей. Вот только другие поумирали.
— На все божья воля, — искоса глянул на него собеседник, — чего ж они в Сибири делают? По своей воле люди туда вряд ли поедут.