Улыбка золотого бога
Шрифт:
Синие колокольчики беззвучно покачиваются на тонких стебельках. Влажные кудри мокрицы с белыми звездочками цветов жмутся к граниту. Стайка воробьев купается в желтом песке у разрытой могилы.
Я иду дальше. Мне бы вообще не следовало приходить сюда, ведь имелась же копия свидетельства о смерти. Со свидетелями, с соседями Ленчик поговорил, они подтвердили, что Нелли умерла. Чего еще надо?
Нужная могила располагалась почти у самого забора, три памятника вместе, два старых, одинаковых, видно исполненных в одно время, и третий – откровенно новый и стильный,
«Светлому и доброму человеку от того, кто не забудет».
Интересная надпись, не самая подходящая для надгробия. А могила-то ухоженная, чистенькая, и оградка подкрашена недавно, и колючий куст роз, начавший увядать, окружен одинаковыми белыми камушками. Хотелось бы знать, кто это такой заботливый.
– А я гляжу, – кладбищенский сторож ответил с ходу, не раздумывая. – Попросили, я и гляжу. А чего, нельзя?
– Можно. Только ведь не даром?
Он крякнул, стянув с плешивой башки кожаную кепку, положил на стол, поверх раскрытого журнала с серыми страницами.
– А тебе что за дело? Ты кто такой будешь? С милиции, что ль? А документ покажь!
– Никто я. Частное лицо. – Пришлось доставать бумажник. Сколько ему дать? Сто рублей? Двести? Дал пятьсот, сторож разом подобрел, сунул купюры в карман жилета – ярко-оранжевый, то ли строительный, то ли спасательный, но цветом совсем не подходящий для работы на кладбище.
– Так это, ясно, что не даром. Только я ж не филоню, как некоторые, я, если деньги возьму, по совести все сделаю, как договорено, ясно? Сказано приглядывать, я и приглядываю. Если по уму, то работы немного. Прополоть там, цветочки, когда сушь, полить, поглядеть, чтоб чисто было. Так ведь и чисто. Порядок.
– И кто платит?
– Так почтой, раз в месяц приходит перевод, и все. Оно-то верно, может, родичи-то в другом городе живут, может, им несподручно сюды мотаться, а я все по совести. И они, выходит, что по совести. И довольные все. Ясно?
Ясно, что от сторожа я вряд ли чего добьюсь, потому как знает он немного. И все же не зря я сюда приехал. Нелли умерла в прошлом году, а Игорь Громов в этом, но фактически – надо будет сверить даты – примерно в тот же промежуток времени. Еще одно любопытное совпадение.
– Разберемся, – повторил я вслух и как-то даже сам поверил.
Спустя несколько часов я был в офисе, где отчаянно зевающий Ленчик делился тем, что удалось узнать о Нелли. Досье было, с одной стороны, скудным, с другой – богатым информацией, Ленчик же – уставшим и раздраженным.
Сухомлинская Нелли Петровна, родилась, училась… села. Интересно получается, статья-то серьезная, и срок ей тоже вкатили серьезный – восемь лет. Отбыла от звонка до звонка. Потом состояла на учете в психдиспансере, в наркодиспансере… лечилась, снова лечилась и опять лечилась. Умерла. Вот и вся биография.
– Мертвый
И снова Ленчик прав. У Нелли – не хватило бы. А вот у кого другого…
– Думаешь, мотив? – Ленчик мотнул головой, стряхивая сонливость. – Думаешь, кто-то до того ее любил, что прям наизнанку вывернулся, чтоб после ее смерти Громову жизнь испортить? Ну не знаю, как по мне, так слабовато…
– Скорее странновато, она год назад преставилась.
– Выжидал? И да падет в этот день возмездие на голову виновного! Не, Палыч, ты, конечно, извини, но сдается мне, что все это – ерунда, пудрят тебе мозги, а заодно и мне…
Что ж, вполне вероятно, Ленчик высказал мысль здравую и логичную, но проверить версию стоило, тем паче в деле имелся адресок.
Топочка
Если не выходить из комнаты, ничего не случится. Миша сюда не войдет, Миша не станет устраивать скандал в доме. Мише важно, чтобы о нем хорошо думали. Вчера он снова разозлился, из-за Виктора, из-за того, что тот сел рядом с Топочкой за ужином и разговаривал. С ней давно никто не разговаривал просто так, не спрашивал о книгах, которые она читала, не рассказывал о фильмах, не смешил анекдотами. А еще он обещал взять Тяпу, он ее не бросит.
– Он хороший, правда?
Тяпа завертелась и полезла на руки, дохнула в ухо теплотой, а мягкий язычок коснулся щеки.
– Я не плачу.
Плакать – это быть слабой, а для того, что она собирается сделать, нужно быть очень-очень сильной. Резкий стук в дверь заставил вздрогнуть, Мишин голос – замереть.
– Танька, открывай. А ты там заткнись.
Открыть? Придется. Он знает, что она здесь, и не уйдет.
– Ну? И что за хрень ты творишь? – Он вошел в комнату, и Тяпа нырнула под кровать. Жаль, что и Топе нельзя так сделать.
– Хахаля найти вздумала?
– К-кого? – как всегда, в его присутствии язык вдруг стал слабым и неповоротливым.
– К-кого, – передразнил Миша. – Хахаля. Любовничка. Моя сестра – шлюха! Дожил.
– Я не…
– Да ты б ему прям за столом дала бы, только б попросил! Ладно б мужик нормальный был, с положением, с пониманием, с намерениями серьезными, типа Громова твоего, я б тогда ни слова не сказал.
– Витя – хороший, – Топа прикусила язык. Нельзя возражать Мише, он старше, он сильнее.
– Хороший? Что, уже перепихнулась? Или пока в обжималки играете? – Миша сделал шаг и оказался вдруг близко-близко, схватил за руки, сдавил изо всех сил. – Только попробуй мне еще раз глянуть в его сторону… будет как тогда, поняла?
В Мишиных глазах было то, что всегда появлялось, когда он говорил серьезно. Сложно дать этому название, а еще очень-очень страшно смотреть и невозможно не смотреть.
Топа кивнула.
– Короче, дура, на вот, – Миша вытащил из кармана мобильный. – Это тебе на время, смотри у меня, узнаю, что треплешься с кем, шею сверну. Это для дела. Поняла?