Улыбка золотого бога

Лесина Екатерина

Но страшно-то как. А вдруг поймают? Может, подождать? Или нет, нельзя, вчера ж с этим, с бритым, разговор был, и как пить дать протрепалась. А он тоже не дурак на халяву миллион срубить.

Нет, пора завязывать с коньячком и с остальным тоже. И завяжу, тут ведь главное – захотеть, еще чтоб жизнь нормальная была, нервы не трепали, а с миллионом всех пошлю куда подальше.

На этаже тишина, только где-то далеко скулит собака, и сердце колотится, того и гляди из груди выпрыгнет. Выпить бы, всего глоток, для нервов.

И не алкоголичка я, это просто нервы… да.

А вот и нужная дверь… постучаться? На всякий случай. Не отзываются. И дверь не заперта… ну и бардак, понатащила старья, смотреть тошно. Хотя… бабла в этот хлам вбухано столько, что мне и не снилось. Вот так всю жизнь, одним все, другим ничего.

Ладно, где эта фиговина быть может? В сейфе? Нет, Дуська – дура, она не для того из банка забрала, чтоб теперь в сейф прятать. Значит, где-то здесь. А вот и…

– Дай сюда, – раздался сзади знакомый голос. – Не по Сеньке шапка. Давай, давай, Ника, ты же не хочешь проблем…

Мамочки… Закричать, а не могу. Горло сдавило, и воздуха нет. Мама… мамочка… Женя, Женечка, пожалуйста, сделай что-нибудь.

И прости меня, ты хороший, ты самый лучший из всех, ты сказал, что я многого добьюсь, а я не сумела. Тебя бросила…

– Ты жадная и глупая, – сказал голос. – И никто не станет по тебе плакать.

Не станет, по мне никогда никто не плакал, и никто меня не жалел… только Женя, но давно, в детстве, он конфеты для меня воровал.

«Белочка» пахнет коньяком… или коньяк шоколадом. Наверное, не важно уже.

Яков

– Сердечный приступ? Чушь! Только не говорите, что вы и вправду поверили в сердечный приступ? Ерунда! Господи ты боже мой, что здесь творится? – Алла встала и тут же опустилась в кресло, руки ее беспомощно упали на подлокотники.

– Это убийство, – подтвердила Ильве, она была бледна и выглядела подавленной. – Яков Павлович, вы же не станете отрицать?

Не стану, равно как и подтверждать. Во всяком случае, до появления официальных результатов вскрытия.

– Ах, официальные результаты! – Ильве всплеснула руками. – Как мило! Может, тогда давайте подождем и официальных результатов следствия? Пусть уж милиция поработает. Только тогда непонятно, за каким фигом вы нам нужны!

В комнате пахло валерьянкой, валидолом, корвалолом, ромашковым чаем и мятой. Грязные чашки, которые не спешили убирать, равно как склянки и бумажные ленты с таблетками. В комнате пахло страхом и бедой.

В комнате пять женщин и я, вопрос – куда подевался Михаил.

– Пта пропал, – перебила Дуся, голос тихий и мертвенный. Бедная моя, это ей выпало обнаружить Нику, вызывать «Скорую», а с ней и милицию, ее допрашивали больше часа, придирчиво и, вероятно, не слишком вежливо. А теперь еще и пропажа. Но почему сразу не сказала? Не заметила?

– А я тебя предупреждала, что не стоит забирать его из хранилища, –

сухо заметила Алла.

– А может, в этом и дело? – Ильве встрепенулась, глаза вспыхнули злостью, а щеки – румянцем. – В том, чтобы забрать, а потом организовать кражу? Он ведь застрахован?

– Мне не нужны деньги… – в растерянном и обиженном Дусином взгляде я видел упрек. Видел, но поверить не мог, все-таки выгодно именно ей. Она забрала ценную вещь из банка, оставила ее в незапертой комнате, уехала, предоставляя возможность воспользоваться ситуацией, она вернулась и нашла Нику. И не нашла Толстого Пта. И не потому ли не нашла, что сама взяла его?

– Мне не нужны деньги. – Дуся поднялась. – Мне плевать, поверите вы в это или нет. Мне вообще на всех вас плевать!

– А зачем тогда нервничать? – осведомилась Лизхен.

Дуся вышла из комнаты. Громко хлопнула дверь, наступила тишина, недолгая, ровно настолько, чтобы пауза не выглядела неловкой.

– Так ее и вправду убили? – вопрос Лизхен вернул к теме разговора. – Кто? И зачем? И как?

– Подлили чего-нибудь в коньяк, она вечно с собой фляжку таскает, – Алла прикрыла глаза. – Что-нибудь такое, что не сразу действует.

– Топа, солнышко, – голосок Ильве плавился от меда. – Скажи, а твой брат ничего тебе не говорил?

– О чем? – Топа моментально посерела, круглые, чуть навыкате глаза наполнились слезами, губы задрожали.

– О том, где он ночь провел… видите ли, Яков Павлович, вчера я стала свидетельницей одной сцены, не особо приятной, поскольку полагаю, что интимными делами лучше заниматься в уединении…

– Ильве, не темни.

– А я и не темню. Я прямо говорю, что пьяная вдрабадан Ника висела на шее ее братца.

– Он… он, наверное, помочь хотел. М-миша добрый, М-миша…

– М-миша твой, – передразнила Ильве. – Занимался тем, что по доброте душевной снимал с этой убогой юбку.

Топочка ойкнула, Лизхен скривилась и прошептала что-то.

– Это еще ни о чем не говорит.

– Говорит, Алла, о многом говорит. Если б ей в коньяк вчера яду подлили, она бы вчера и окочурилась, но она была здорова и весьма, поверь мне, активна. А сегодня с утра ее никто не видел, к завтраку она не вышла, а к обеду обнаружили тело. Так что по всему выходит, последний, кто с ней говорил, – ее братец.

– Я… я ее утром видела… на улице, – Топа глядела в пол, губы посинели, ногти на руках тоже. Чего она так боится? Или, вернее, кого? Но если боится, то почему продолжает защищать? – Я… я бегать пошла. И Тяпу гулять. И она там. На ступеньках. Вот. Курила.

– Говори нормально, – потребовала Алла. – Значит, ты пошла выгуливать Тяпу?

Кивок.

– И увидела Нику, которая сидела на ступеньках.

Еще один кивок и робкое уточнение:

– Стояла. Я… я поздоровалась, а она – нет. М-миша н-не мог, М-миша не такой.