Улыбнись мне, Артур Эдинброг
Шрифт:
Между тем красная тряпка натолкнула меня на одну мысль касательно экзамена.
— Слушай, Артур, — пробормотала я. — А у вас тут, случайно, нет такой штуки, как коррида?..
И поскольку корриды в мире Гало ожидаемо не обнаружилось, я вновь принялась знакомить Эдинброга с «землянскими обычаями». По итогам на основе моей идеи мы придумали кое-какой план.
Когда закат дошёл до своей самой сочной фазы, мы переглянулись, узрев окружившую нас красоту, и как-то дружно решили дождаться в горах первой звезды. Или второй. Или пятой. Сколько звёзд потребуется для истинной красоты пейзажа?. В
Мы сели рядом, любуясь природой и Форва-ном, раскинувшимся под нами, крошечным, будто игрушечным. Неразличимые чёрные пятнышки — фигурки студентов — пестрели внизу, как битые пиксели на экране.
— У меня в детстве была модель университета, — вдруг сказал Артур. — Маленькая, но детальная. Окна открывались, двери. Одного не хватало — людей. Я пробовал вырезать их из дерева, слепить из глины, сложить из бумаги — получалась полная ерунда. А людей хотелось… Без людей как-то всё не то. В итоге я их создал колдовством. Это было моё первое сочинённое заклинание. Шло трудно. Считай, на ощупь. Я потратил год — я был очень упрямым ребёнком. Никто не понимал, что я делаю: ну сидит за столом, ну чертит что-то. А когда человечки ожили. Ох, — он хмыкнул. — Прелестный был переполох, знаешь ли. Я тогда понятия не имел, что это считается чудом — создать что-то новое, что-то вне книг.
Он задумчиво замолчал.
Я улыбнулась:
— Наверное, так и свершаются все великие дела? Ты просто не знаешь, что какая-то вещь считается невозможной, упрямо берёшься за дело, не сдаёшься (не видишь для этого причин), и в конце концов вселенная — лёгкая на подъём дама — пожимает плечами: а почему бы и нет?
— А почему бы и нет, — с улыбкой откликнулся Артур. Потом, помолчав: — А расскажи мне о своей жизни, Вилка?
— Хочешь понять, отчего я такая дерзкая — Может быть.
— Расскажу. Если ты расскажешь в ответ.
— По рукам.
НЕ ТОЛЬКО МАГИ БЫВАЮТ ОДИНОКИ
..Несколько часов спустя Артур приподнял бровь и самодовольно сказал:
— Не забудь закрыть рот, когда на нойдича сядем. А то мало ли что там тебе в него залетит на ходу.
Я опомнилась и захлопнула челюсть.
— С ума сойти, Эдинброг! Да ты, оказывается, нормальный человек! А не замкнутая ледышка, каким кажешься…
— Интересные у тебя критерии, — хмыкнул он. — Но вообще, как по мне, нормальность — не комплимент. Кто в своём уме захочет быть посредственностью?
— Ты не поверишь. — с усмешкой покачала головой я.
На Земле, как помнится, хотел каждый второй. Ибо шаг вправо, шаг влево от принятой нормы — расстрел. И как бы ни бились в своих местечковых войнах те или иные отклонения от шаблона, как бы ни сочувствовало им всё больше людей, а всё же. До сих пор куда лучше быть обыкновенным, выбирать проторенную тропу. Мало кто из нас по-настоящему готов столкнуться с древним, под кожу лезущим, душу вытряхивающим неодобрением — ты не такой, как мы, вали отсюда, да пошустрее, ты странный, а странности хороши за стеклом.
В ответ на мой монолог Артур сорвал какую-то травинку и, протянув её между зубами — отметины резцов остались по всей длине, — бросил с обрыва, на котором
— Тоже верно, — сказал он.
А травинка, легко кружась, падала вниз, подхваченная ледяным ночным ветром. Звёздное небо колыхалось перед нами, мигая созвездиями, обрушивая кометы.
Как и договаривались, два часа назад мы с Ван Хофф Расслабленным обменялись краткими биографическими справками. Потом увлеклись и полезли в детали.
Так, я рассказала ему, как несколько лет моталась по разным околокультурным проектам — то помогала восстанавливать старые усадьбы, то ездила в археологические и этнографические экспедиции, то даже — волнующий опыт — преподавала английский во вьетнамской школе, но сбежала оттуда из-за невыносимого одиночества… И огромных жуков, поселившихся в моей крохотной ванной.
После чего я осела в столице и стала фрилансером: выбирала проекты под настроение, чтобы никогда не скучать и не растерять собственные навыки. Это очень понравилось Артуру. Он долго вытягивал из меня подробности такой «свободной» жизни, удивляясь её разнообразию и комфорту. Ещё сильнее его удивляло, что при такой свободе выбора я не выгляжу самым счастливым человеком на свете.
— Да нет, в целом мне нравится, конечно. Но… Глобально чего-то страшно не хватает.
— Чего? — заинтересовался Артур.
Я развела руками. Я и сама не знала.
— Может, любви? — кривенько улыбнулась я. — Ты говорил про одиночество магов, помнишь? Так вот, не только маги бывают одиноки.
Он серьёзно кивнул. И спросил-напомнил:
— Ты не рассказала мне про свою семью.
— Да здесь нечего рассказывать. Её у меня нет. Я сирота. Родители погибли в автокатастрофе, когда я была ребёнком. Росла у опекунов, от которых. Хм. Рада, что сбежала. Братьев и сестёр нет.
Артур смутился и нахмурился.
— Мне жаль.
— Мне тоже. Ну, зато ни у кого не случится инфаркта, если я вдруг от вас не вернусь.
— Почему ты думаешь, что не вернёшься? — опешил он.
— Да я не то чтобы думаю. Я просто иногда так глупо себя утешаю в любых непонятных ситуациях: раз я никому не нужна, то можно и не бояться. Не стесняться провалов и ошибок. Мне некого разочаровать, некого подставить. Коллективная совесть не слишком давит мне на спину — всякие коллеги и знакомые пытаются, конечно, учить меня своей правде («А где муженёк? А где детки? А не стыдно тебе одной в Аргентину ехать, лучше бы машину купила?»), но их я всегда могу послать далеко и надолго. А говори такое семья, мне бы было непросто. В общем, в любом случае, я сама по себе. Иногда это грустно, но в другие моменты весьма…
— Освобождающе, — вдруг закончил за меня Эдинброг. И после паузы: — Но скорее грустно.
И хотя это могло прозвучать бестактно, я поняла, что он говорит от сердца. Ему и впрямь жаль. Хотя у него, кажется, обратная ситуация с точки зрения того, сколько на него умудрилась взвалить общественность.
«А ещё одиночество — это страшная уязвимость, — подумала я, — потому что я рефлекторно тянусь к каждому, каждому, кто поманит. Не самая безопасная вещь — такая дыра в душе. Вот я и отгораживаюсь от людей шипами, язвительностью, иголками — не подходи, убью. Немногие рискуют все-таки подойти. И их можно понять».