Умереть впервые
Шрифт:
Ольт остановил музыку и долго глядел куда-то сквозь стену.
— Возьми вот это. — Он протянул Леглару небольшой лист бумаги, — Это мои хорошие знакомые. Живут в Алтионе. Через двенадцать дней там устраивается Праздник Урожая. Золотой.
— В честь Ирсераны? Ольт кивнул.
— Они ожидают массу знамений, явление младшей манифестации своей богини и многое другое. Но вернемся к этим адресам. Здесь два имени. Один из них мой соплеменник — он занимался экзотическими вещицами, наподобие этой. Сам знаешь, я магии не изготовляю.
Леглар кивнул.
— Второй — дарион. Тоже прекрасный ювелир и большой знаток истории. Съезди к ним, когда дождешься кого следует, и не пропусти Золотого Праздника.
— Надо же, — пробормотал Леглар, аккуратно сворачивая листок. — Совсем забыл, что у них Золотой именно в этом году.
— Возможно, я тоже там появлюсь. Ну а если нет, что ж — возьми, — и Нантор передал Леглару горсть почти черных, пустых шариков для килиана.
— Зачем это?
— Запишешь что сможешь. Сделай мне запись музыки.
— Хорошо. — Леглар ссыпал шарики в карман. Они встали и вновь поклонились друг другу.
— Кстати, почему ты уверен, что я дождусь кого следует?
— Интуиция, — ответил ольт и подмигнул.
Разговор действительно получился долгим.
Более того, Тамле придавала ему очертания ритуала, который Таилегу был не понятен.
Утро и день Тамле занималась какими-то своими делами. Единственный раз она позвала Таилега — присутствовать при упокоении останков стрелка. Более точного слова Таилег не смог придумать.
От их противника (надеюсь, что последнего, подумал юноша мрачно) осталось немного. Стрела, которую он пустил в потолок, вызвала небольшой обвал, и теперь недавний охотник лежал погребенным под почти двумя тоннами каменных глыб.
Таилегу не было его жаль ни в коей мере, но Тамле, производя тот же странный ритуал, что проводила недавно над телом его двойника, испытывала такую же скорбь. «Скорбь» — человеческое слово, но Таилег не знал правильной замены ему в языке Хансса. Чувство исходило от нее физически ощутимыми волнами, и Таилег неведомым ему путем испытывал его.
Следующие несколько часов он занимался описанием недавних событий, делая множество пометок в своем блокноте и надолго останавливаясь. Писательское ремесло давалось с трудом. Да еще с каким трудом! Тамле поблизости не было. …Она заварила чай, добавив в котелок крупицу мягко светящегося мха, и, выбрав камень, что немного возвышался над окружающим полом, устроила на нем импровизированный стол.
Таилег уселся напротив.
Они долго смотрели друг другу в глаза. Сначала Таилегу было немного смешно от той важности, с какой Тамле производила свои манипуляции, но когда он уселся примерно в ту же позу, странное чувство обостренности восприятия неожиданно проснулось в нем.
Он сделал глоток горячего напитка, но не почувствовал вкуса.
— Селир танасс, Таилег Адор, —
— Селир танасс, Арлиасс Адор, — ответили его губы.
— Путь богов длиннее пути всех смертных, и мне известны многие его изгибы. Слушай, Таилег, и задавай вопросы, я отвечу на любой из них…
Речь ее звучала словно журчание воды в чистом роднике, и Таилег перестал ощущать окружающий мир.
Он растворился в них обоих. Существовал только их разговор — вернее, монолог, поскольку, чтобы задавать вопросы, нужно хоть что-нибудь знать.
Никогда ранее Таилег не ощущал себя таким невеждой.
Леглар лежал на обширном диване в своем номере, глядя в пустой потолок и поигрывая пустым шариком килиана.
Нантор, несомненно, знал больше, чем сказал. Впрочем, и что с того? Ведь он сам пришел к своему старинному другу… правильно тот сказал — словно на исповедь. Или словно к базарному прорицателю, который всегда старается сказать то, что хочется услышать?
Что же ему хочется услышать? Чуткость к враждебным переменам, которую должен иметь любой уважающий себя вор, уже несколько дней будоражила его ум, но ни разу интуиция не подсказала ему, чего следует бояться.
Вот как то вино: если бы не решил проверять все подряд, не обнаружил бы… до поры до времени.
«Чего мне не хватает, — подумал он, — так это философии. Никто из современных философов не открыл, зачем нужен мир, и не научился предсказывать то, что нас ждет, но новые житейские истины мне бы сейчас не помешали. А я-то, дурак, перед Таилегом выставляю себя философом».
Вскоре усталость договорилась со стаканчиком красного, что Леглар опрокинул у себя в номере, и итогом договоренности был сон. Лучшее лекарство для смертных.
…Дымка в сознании то сгущалась, то таяла. Огромная череда образов, времен и эпох проходила мимо Таилега, и он начал осознавать главное: людям ничего не известно об истории.
Их собственные войны за власть и насаждение древних, косных культов кажутся им вершиной цивилизации, а исчезновение всех тех, кто не разделяет их взглядов, вызывает только радость. Таилег испытал невероятной силы стыд, когда понял, как мелок тот мир, который выстроили для себя люди… и как мало они значат безо всех остальных.
Отзвучали слова Тамле, она умолкла, положив на камень между ними руки ладонями вверх. Какая-то искра вспыхнула в глубине сознания Таилега, но погасла. Время шло. Вопросы не появлялись.
— Мне не о чем спрашивать, — произнес Таилег, и каждое слово давалось с большим трудом. — Я только что понял, как мы ничтожны и как мало оправдываем свое существование.
— Все мы ничтожны, — был ответ. — Но не стоит жалеть самих себя или надеяться на помощь: окружающий мир не знает жалости. Есть единственный закон — за все нужно платить. Все остальное — условности.