Умершее воспоминание
Шрифт:
— И что я должен сказать? — резко спросил Шмидт, сжав кулак и ударив им по стойке. — Что мне жаль? Что я ненавижу свою жизнь? Ты и так всё это прекрасно знаешь! Поэтому я и валю отсюда подальше, пусть ты, Джеймс, Карлос и Мик меня поскорее забудете, вам же лучше будет. У вас у всех семьи, вы будете счастливы. А я обречён на страдания в одиночестве… Ну, и по заслугам!
Я не собирался возражать ему: когда Кендалл уедет, нам всем действительно станет лучше, в этом я даже не сомневался.
— Только… — прищурив глаза,
Услышав это, я с удивлением поднял брови и рассмеялся.
— Ты рехнулся, что ли? — со смехом спросил я. — Зачем ты спрашиваешь об этом, если заранее знаешь, что я отвечу?
Глаза немца потускнели.
— Мне хочется сказать ей прощай, — шёпотом проговорил он. — Разве я много прошу?..
— Ты просишь непозволительно много! Тебе не нужно с ней прощаться: просто молча сваливай отсюда.
Он закусил губу, от чего на его щеках выступили ямочки, и тяжело вздохнул. Примерно с минуту он о чём-то думал, потом усмехнулся и сказал:
— Конечно, я и представить не могу, как выживу там без неё… Ну, думаю, моя родня и старые друзья составят мне достаточно хорошую компанию для того, чтобы я даже не вспомнил о ней.
— Как хорошо, что она прекрасно выживет без тебя, — произнёс я с некоторой издёвкой в голосе. — Не представляю, как она обрадуется, когда я расскажу ей…
— Угу, — промычал он с глупой улыбкой, — теперь у вас будет много поводов для радости.
Кендалл допил свой виски и, повернувшись ко мне спиной, снова принялся наполнять стакан. Я лихорадочно вспоминал свою прежнюю злость и те слова, что собирался сказать ему. Далёкий грохот грома, наполнивший звуками тихое помещение бара, словно подтолкнул меня вперёд, и я вдруг сказал:
— Она тебя ненавидит.
На мгновение Шмидт замер, потом с улыбкой посмотрел на меня через плечо и хмыкнул.
— Ненавидит? — переспросил он, всё ещё стоя ко мне спиной. — Хм, интересно. Просто в ту ночь она явно без ненависти раздвигала передо мной ножки.
Услышав это, я озверел и, схватив свой стакан с виски, всё ещё полный, разбил его о стену. Немец даже не вздрогнул: он лишь невозмутимо посмотрел на лужицу, растёкшуюся возле барной стойки.
— Ты сукин сын, Кендалл! — не своим голосом выговорил я. Моя грудь высоко поднималась каждый раз, когда я делал вдох; воздух больно обжигал горло.
— Ну, тем легче тебе станет, когда я уеду, верно? — засмеялся он.
Не помня себя от ярости, ослепившей меня, я сделал несколько шагов назад. Сначала мне хотелось наброситься на Шмидта прямо сейчас и, как зверю, растерзать его. Но другая мысль стремительно вытеснила предыдущую, и от неё всё внутри меня загорелось.
— Жди меня здесь, — прошептал я, в упор глядя на смеющегося Кендалла.
—
— Жди меня здесь! — криком повторил я и, совсем забыв о зонтике, убежал из «Погони».
Мысли в голове мешались и путались, сменяя друг друга с невообразимой скоростью. Я не чувствовал холодного дождя, не понимал, куда шёл, но точно знал одно: я убью Кендалла.
Я убью Кендалла. Но для этого мне нужен был пистолет. Он был у меня дома, а до дома — минут двадцать пути… Неважно! Время не имеет значения! Через сорок минут, через пятьдесят, через час или полтора — время не имеет значения, я всё равно убью Кендалла.
Ворвавшись в нашу квартиру, я остановился посреди прихожей и замер на месте. Откуда-то играла музыка, кажется, из нашей спальни, — та самая музыка, под которую мы с Эвелин собирались танцевать танго. Мысли мои более-менее пришли в порядок, и я, движимый огнём, горевшим внутри меня, медленно двинулся в нашу спальню.
Эвелин сидела на кровати и грустно смотрела в пол. Услышав мои шаги, она поднялась на ноги и то ли обрадовано, то ли испуганно проговорила:
— Логан…
Я улыбнулся, подошёл к ней и, обняв за талию, с силой прижал к себе. Меня абсолютно не волновало то, что я был мокрый и холодный, а она — сухая и тёплая.
— Где ты был? — тихо спросила она, почему-то не обнимая меня в ответ. Голос Эвелин дрожал, точно она вот-вот готовилась разрыдаться.
— Я очень люблю эту песню, — сказал я, не ответив на её вопрос, и подошёл к колонкам. — Давай сделаем погромче?
Я прибавил музыку и, похотливо улыбнувшись, снова приблизился к своей невесте. Она смотрела на меня молча и очень испуганно. Вновь обняв её, я начал танцевать, и Эвелин, как-то неосознанно покорившись моим движениям, затанцевала тоже. Хотя я улыбался и внешне выглядел спокойным, внутри я чувствовал, что находился на грани срыва.
— М-м-м, — промычал я ей на ухо, — знала бы ты, как меня одна только музыка заводит…
Не прерывая движений, я поцеловал её в шею, и Эвелин откинула голову назад.
— Но ты так и не сказал мне, где ты был, — растерянно проговорила она, надавливая руками на мои плечи.
— Давай позже? Тебя я хочу сильнее, чем рассказывать, где я был.
Я не собирался долго её уговаривать, потому совсем скоро мы оказались в постели. Сегодня ночью я почему-то был очень резок и груб с Эвелин, так что несколько раз ей даже пришлось кричать от боли. Я тут же извинялся, но не становился ласковее: движения мои были всё такими же резкими и отрывистыми, руки всё так же быстро блуждали по её спине и с силой хватали её волосы. Я не знал, почему я так вёл себя, но чувствовал, что, причиняя боль своей невесте, я доставлял себе своеобразное удовольствие. В конце концов, мне всё ещё было специфически приятно воспоминание о том, с какой силой я оттолкнул от себя Эвелин во время драки с Джеймсом…