Умирающая Земля. Сб. [Умирающая Земля. Машина смерти. Глаза Верхнего мира. Большая планета.]
Шрифт:
— Доказательства? — взревел Лодермюльх. — А разве нужны еще доказательства? Посмотрите на эти кости, на одних одинаковые обозначения на трех сторонах, другие вообще еле катятся, потому что отяжелены с одного конца.
— Всего лишь любопытные редкости, — объяснил Кьюджел. Он указал на колдуна Войонда, который внимательно слушал. — Вот человек с острым глазом и умом; спроси у него, видел ли он какие-нибудь незаконные действия.
— Ничего не видел, — объявил Войонд. — По моему мнению, Лодермюльх поторопился со своими обвинениями.
Гарстанг,
— В такой группе, как наша, очень важно взаимное доверие, мы ведь все гилфигиты. Не может быть и речи о злобе и обмане. Разумеется, друг Лодермюльх, ты неправильно оценил действия нашего друга Кьюджела.
Лодермюльх хрипло рассмеялся.
— Если такое поведение отличает особо набожных, я рад, что не отношусь к таким! — С этими словами он отошел в угол плота, сел и с отвращением и злобой посмотрел на Кьюджела.
Гарстанг расстроенно покачал головой.
— Боюсь, Лодермюльх чувствует себя оскорбленным. Вероятно, Кьюджел, чтобы восстановить дружеские отношения между вами, ты вернешь золото...
Кьюджел резко отказался.
— Это вопрос принципа. Лодермюльх покусился на самое ценное мое достояние — на мою честь.
— Такое отношение похвально, — сказал Гарстанг, — а Лодермюльх повел себя бестактно. Но ради дружбы... нет? Ну, что ж, не могу спорить. Гм... Всегда возникают неприятности. — Качая головой, он удалился.
Кьюджел собрал свой выигрыш, подобрал кости, которые Лодермюльх вытряс у нею из рукава.
— Неприятный инцидент, — сказал он Войонду. — Деревенщина, этот Лодермюльх! Всех оскорбил; все прекратили игру.
— Вероятно, потому, что к тебе перешли все деньги, — предположил Войонд.
Кьюджел с удивленным видом рассматривал свой выигрыш.
— Никогда не думал, что выиграю так много! Может, примешь часть суммы, чтобы мне было легче нести?
Войонд согласился, и деньги перешли из рук в руки.
Вскоре после этого, когда плот спокойно плыл по реке, солнце тревожно вздрогнуло. Пурпурная пленка, похожая на тусклое пятно, возникла на его поверхности, потом исчезла. Некоторые пилигримы в тревоге и страхе с криками забегали по плоту:
— Солнце темнеет! Готовьтесь к холоду!
Гарстанг, однако, успокаивающе поднял руки.
— Успокойтесь все! Дрожь прошла, солнце прежнее!
— Подумайте! — с жаром сказал Субукул. — Неужели Гилфиг позволит совершиться катастрофе как раз в то время, когда мы плывем на поклонение Черному Обелиску?
Все успокоились, хотя каждый по-своему интерпретировал это событие. Смотритель Витц увидел в этом аналогию с временным отказом зрения; проходит, когда несколько раз мигнешь. Войонд объявил:
— Если мы благополучно доберемся до Эрзы Дамат, я обещаю следующие четыре года посвятить планам восстановления прежней силы солнца!
Лодермюльх мрачно заметил, что ему все равно: пусть солнце
Но солнце светило, как и прежде. Плот спокойно плыл по великому Скамандеру; берега стали такими низкими и лишенными растительности, что казались темными линиями на горизонте. День прошел, и светило, казалось, опускается прямо в реку, испуская темно-багровый свет, который постепенно тускнел и темнел по мере исчезновения солнца.
В сумерках разожгли костер, собрались вокруг него и поужинали. Говорили о потемнении солнца, много было рассуждений эсхатологического характера. Субукул считал, что вся ответственность за жизнь, смерть и будущее принадлежит Гилфигу. Хакст, однако, заявил, что чувствовал бы себя спокойнее, если бы Гилфиг прежде проявлял больше искусства в управлении делами мира. На какое-то время разговор стал оживленнее. Субукул обвинил Хакста в поверхностности, а Хакст использовал такие слова, как «слепая вера» и «унижение». Гарстанг вмешался, заявив, что никому не известны все факты и что Светлый обряд у Черного Обелиска может прояснить вопрос.
На следующее утро впереди заметили большую плотину — ряд прочных столбов перегораживал реку и не давал плыть дальше. В одном месте был проход, но его перекрывала тяжелая железная цепь. Пилигримы подвели плот к этому проходу и бросили камень, который служил им якорем. Из расположенной поблизости хижины появился пустынник, тощий, длинноволосый, в изорванной черной одежде; он размахивал железным посохом. С плотины он угрожающе посмотрел на пилигримов.
— Возвращайтесь! — закричал он. — Проход по реке в моей власти: я никому не позволяю пройти!
Вперед выступил Гарстанг.
— Прошу о снисходительности! Мы пилигримы, направляемся на Светлый обряд в Эрзу Дамат. Если необходимо, мы заплатим за право прохода, хотя надеемся на твое великодушие.
Пустынник хрипло рассмеялся и взмахнул своим посохом.
— Мою плату нельзя уменьшить! Я требую жизни самого злого из вас, и вы все должны продемонстрировать свои достоинства! — Расставив ноги, в развевающемся на ветру плаще, он сверху вниз смотрел на плот.
Пилигримы забеспокоились, украдкой поглядывали друг на друга. Поднялся ропот, превратившийся в конце концов в смесь заявлений и требований. Громче всех слышался скрипучий голос Гасмайра:
— Я не могу быть самым злым! Жизнь моя полна милосердия и аскетизма, и во время игры я не участвовал в этом низком развлечении.
Другой голос:
— Я еще более добродетелен, я питаюсь только сухими бобами, чтобы не отнимать ни у кого жизнь.
Третий:
— Я еще более благочестив, я ем только кожуру от бобов и упавшую с деревьев кору, чтобы не уничтожать даже растительную жизнь.
Еще один:
— Мой желудок отказывается принимать овощи, но я провозглашаю те же благородные идеи и позволяю только мясу погибших животных касаться своих губ.