Умница, красавица
Шрифт:
– Есть мальчик, который, ну… совершенно, простите меня, не вписывается… – сказал один из учителей.
– Это я? – спросила Соня со своей первой парты.
– Ну, если вы Антон Головин, то да, вы.
После собрания Диккенс попытался утешить Соню так, как полагалось утешить жену своего школьного друга, – не расстраивайся, не нервничай, не переживай, все как-нибудь образуется, дети растут по-разному, у тебя хороший мальчик…
– Мне нужно было позвонить Головину… – удрученно сказал Диккенс, – но я…
Он не смог запросто позвонить своему школьному другу, а кто бы смог? Они слишком близко дружили прежде и слишком давно не виделись, чтобы Диккенс решился давать советы. Головин и сам не мог не понимать, что его мальчик НЕ ГОДИТСЯ – ну нет у него способностей к математике! Однажды Диккенс позвонил ему по рабочему телефону, но записываться на прием к ректору Головину за две недели, как предложила ему секретарша, не стал. Вот если бы Головин пришел сам, как отец ученика Антона Головина, но ему было некогда ходить в школу. И ключи, ключи от квартиры Диккенса все еще были у Сони – это уже окончательно запутало все…
И Диккенс осторожно повторил:
– У тебя хороший мальчик… какой вам резон развивать в нем комплекс неполноценности?..
Соня покраснела, кивнула. Она давно уже пыталась разделить одного Диккенса на двух Диккенсов. Убеждала себя, что Диккенсов два – с первым она в некотором смысле делила постель, ведь в его квартире был всего один диван, а второй был просто классным руководителем Антоши. Но разделить не получалось…
Соня сидела в машине рядом с Князевым, всхлипывала и по-детски терла глаза руками:
– Почему, ну почему, почему некоторые люди отыгрывают свои амбиции на ребенке?!.
Князев молча отвел ее руки – не три глаза. Ему было жаль Соню, он не знал, почему нельзя просто жить и почему некоторые люди отыгрывают свои амбиции на ребенке Антоше. Но «некоторые люди» были ЕЕ муж, и это была чужая территория. Хирург Князев старался на чужую территорию не заходить, поэтому он тыльной стороной руки вытер Соне слезы и достал с заднего сиденья толстый том в яркой суперобложке:
– Я купил Антоше энциклопедию таинственных чудовищ. Или он уже вырос из таинственных чудовищ?
– Хм… думаю, не вырос.
Князев повез Соню домой, и они еще немного посидели во дворе соседнего дома, сначала в машине, а потом на лавочке, как птички на жердочке, под одним зонтом. Перед глазами у них была серая облупившаяся стена, а вокруг серая стена дождя.
– Весной поедем путешествовать по Австралии, – вдруг сказал Князев. – Возьмем джип напрокат и поедем…
Вроде бы глупости, совершенно детские – как поедем, куда поедем, почему поедем, – но серый питерский двор вдруг расцвел бабочками.
– Кенгуру… – мечтательно отозвалась Соня, – тигры, слоны… или там нет тигров? Ну, а слоны там хотя бы есть?
Ей стало легко и радостно, словно внутри
– Сонечка…
– Что?
– Сонечка, – повторил Князев, – ничего, Сонечка. Соня…
КАЖДЫЙ МУСИК ДОЛЖЕН СПАТЬ СО СВОЕЙ СОФОЙ
А дома Соне почему-то захотелось, чтобы никакой Австралии не было в природе, а было в природе тихо и тепло, как прежде.
– Э-эй! – крикнула Соня в глубь огромной квартиры, и ей никто не ответил, кроме эха:
– Э-эй!..
Антоша склонился над столом, бормотал что-то себе под нос, неловко двигая локтями, передвигал перед собой пластмассовые фигурки животных, и Соня немножко постояла в дверях, полюбовалась на него, как всегда, удивляясь, – как можно быть одновременно угловатым и пухлым?..
– Ну что, я там самый плохой? – вдруг спросил он, повернувшись к ней, и взгляд у него был такой, что Соня чуть не расплакалась.
Именно так она сама смотрела на Нину Андреевну – уплывала глазами, чтобы не видеть на лице матери презрительного разочарования, – не то, не так, не оправдала надежд, неправильный у нее муж, неправильный сын, неправильные взгляды на жизнь, – плохая, очень плохая девочка.
Она не позволит Антоше смотреть так ни на кого, никогда.
– Нет. Ты самый хороший. Просто ты другой, понимаешь? Другой не значит ХУЖЕ. – Антоша молча отвернулся.
– Ты что, плачешь? – испугалась Соня.
– Я не плачу, а страдаю, – пояснил Антоша, и Соня испугалась еще больше.
– А ты в классе с кем-нибудь дружишь? – спросила она, прижимая его к себе. – Или тебе никто не нравится?
– Очень нравится, – с жаром сказал Антоша, – один мальчик и одна девочка. Только они слишком быстрые для меня. Я с ними дружу, когда они никуда не торопятся.
Они сидели вдвоем, обнявшись, щека к щеке – две бедные жертвы воспитания.
– Если ты хочешь, чтобы я еще потерпел, я потерплю…
– Вот еще, терпеть! – возмутилась Соня, привычно холодея от острого мгновенного ужаса – КАК он будет жить такой, если он всюду не вписывается?.. И она пообещала сегодня же все папе объяснить, обо всем папу попросить и обо всем с папой договориться.
– Соня! – крикнул из кабинета Алексей Юрьевич.
Соня вошла в кабинет, неловко повернувшись, смахнула лежавшие на краю стола бумаги и встала напротив стола, словно ее вызвали в деканат. Виноватый человек, вызванный в деканат, всего боится, и Соня быстро перебирала в уме – что она сделала плохого?
– Кефир!
«Кефира нет и не будет, я уезжаю в Австралию», – чуть не выпалила Соня и принесла кефир.
Алексей Юрьевич, не глядя, протянул руку, взял чашку и начал читать вслух: