Умножающий печаль
Шрифт:
— Баксы — штука действительно обаятельная, — согласился Серега. — И что, они и поддерживают американские народные права и свободы?
— Они ничего не поддерживают, — покачал я головой. — Они и есть американская демократия. Посмотри, что на баксе нарисовано…
Серега засмеялся:
— Джордж Вашингтон в седых кудряшках. Как моя бабушка Серафима в завивке. Смотрит на нас подозрительно, курс доллара в Москве проверяет.
— Вот это точно! Но символ свой они на спинку купюры, на грин бэк, залепили — недреманное масонское око! Никогда не смеживается, не спит — надзирает, чтобы средний американец
— И вольнолюбивый американский народ ни фига не решает? — усмехнулся Серега, задумчиво глядя на залитую дождем улицу.
— Народ, к счастью, нигде ничего не решает. Ни американский, ни российский, ни корейский. И не спрашивают его нигде и никто, и спрашивать-то не о чем — не понимает наш прекрасный демос ни хрена. Чтобы демос не стал охлосом, по-нашему — охламонами, решает за него власть. Везде, всегда, все! В нормальной стране обыватель боится банковского инспектора больше, чем полицейского.
— Веселую ты изобразил картинку. Тупая власть насилия или изощренное владычество денег? — раздумчиво сказал Ордынцев и спросил: — Как я понимаю, ты надумал нас всех, как гирьки на весах, передвинуть от Пхеньяна к Вашингтону? Или наоборот?
— Я вообще хотел бы сменить вектор движения. Жить в Пхеньяне страшно, а в Вашингтоне невозможно. Да и неохота! Если бы поставить Россию на рельсы — в мире лучше страны бы не сыскалось…
— На рельсы — куда? Куда мы, счастливые Чебурашки, поедем в этом голубом вагоне?
— В просвещенный абсолютаризм. В экономическое самодержавие…
Верный Конь оборотился ко мне, посмотрел как на буйно помешанного.
— Не боись, Серега, я в своем уме, — успокоил я. — Я знаю, что говорю. И оперирую не лживой митинговой демагогией о народном счастье, а единственно достоверным знанием — пониманием природы денег. Они, как люди, творят жизнь, рождаются, растут, плодятся…
— А случается, умирают?
— Нет, Сережа, деньги не умирают. Они бессмертны. В земле они называются «сокровище», в моих руках — рабочий капитал, в твоих — зарплата. Но эти сгустки энергии не исчезают — страховая фирма «Ломоносов-Лавуазье» не допускает: где-то что-то убавилось, значит, кому-то прибавилось, просто они переходят в другое состояние…
Верный Конь покачал недоверчиво головой:
— Сделай милость, просвети. Я ведь сейчас работаю в стране бывшего просвещенного абсолютизма. Вернусь из Лиона сюда, а тут уже — будущий просвещенный абсолютаризм. В чем разница? Что, как говорится, носить будут?
— Язык за зубами. Сейчас многим болтовня успешно заменяет работу. Стало выгодно быть разговорчивым бездельником, якобы защищая и представляя интересы народа. Вот этого — не надо! Я и сам народ не обижу! Все наши великие демократические завоевания — запретить и позабыть! Наш народ у Мишки Горбачева просил не свободы, а колбасы, а он, дурень, не понял и дал ему гласность. А я дам людям свободу работать до упора и жрать колбасу от пуза. Но политических игрищ — никаких! Все, наигрались! Законы — понятные, строгие, справедливые. Армию бюрократов сокращу в сто раз. За взятки — расстрел. Дармоедов — в зону. Блатным — пулю…
— Слушай, Хитрый
— Военные коменданты. И полиция, не берущая взяток.
— Но вы же меня убедили, что здесь таких нет! — воскликнул Серега.
— Есть. Есть, поверь мне. Не стоит село без праведника, а держава без людей, которые живут по понятиям. Не блатным, а Божеским…
— Что, попов попросишь подсобить?
— Нет, я попрошу тебя. Ты мне их всех сыщешь и такую полицию создашь. Я хочу, чтобы следующим министром внутренних дел России был ты…
Не шутил я с ним. И не обманывал. Ну, может быть, не все сказал. Так это ему и не надо.
Господи, как я устал от огромного количества ведомых мне тайн! Серега и не представляет даже, как старят человека тайны. Вся его жизнь, вся его работа предполагают конфиденциальность, закрытость, секретность. Но это бессмыслица, ибо имеет задачу сделать скрытое явным, это не таинство созревания зерна в земле, а закрытая напряженность нарыва. И от этого их молчаливость никогда не становится тайной, а всегда остается пустяковым служебным секретом. Любая бумага со строжайшим грифом — «совершенно секретно!» — гроша не стоит, потому что настоящие тайны не доверяют бумаге.
Настоящим тайнам отпущен срок жизни их хранителя, и они должны умирать вместе с ним. Человек, переживший тайну, смешон и беззащитен.
Кот Бойко думает, что владеет моими тайнами. Серега надеется разгадать то, что знает Кот. Эх, мальчики вы мои дорогие…
Тайну знает Вениамин Яковлевич Палей. Мы здесь — в августовском ливне, в автомобильной пробке у ворот зоопарка — рассуждаем о демократии. А Палей перекачивает деньги. Огромные деньжищи! Несчетные миллионы. Кровь, душу, плоть завтрашней власти. Будущее легионов людей.
Вот это тайна. И тебе, Серега, такие тайны еще не по плечу. Или не по душе? Какая разница…
Сергей Ордынцев: детский «Мерседес»
Лена Остроумова, мой личный секретарь, сделала пометку в блокноте и с лучезарной улыбкой сообщила:
— Рабочая программа на сегодня исчерпана, осталось только позвонить жене…
— Не понял? — Я посмотрел на нее озабоченно.
— Вы здесь, дорогой Сергей Петрович, болтаетесь больше недели. Пора звякнуть, узнать, все ли у них благополучно, не надо ли чем помочь. Сыну Василию скоро идти во второй класс лионского лицея имени Мольера. Надо озаботиться, все ли куплено парню для учебы, не надо ли что-то подослать из Москвы…
— Зачем? — спросил я, покручивая на руке свой шестипулъный браслетик.
— Проявить сердечное участие, набрать в семье очки, укрепить расшатанный командировками брак.
Занятно, что я никогда и ничего ей не говорил о Ваське. Смотри, как у них все плотно схвачено. Она ведь не проболталась, она это говорит специально, она наводит меня на какую-то мыслишку, на что-то очевидное, чего я не замечаю.
— Я спрашиваю — тебе зачем это нужно?
— Странный вопрос! — Лена вздернула тонкие бровки. Круглая веселая мордочка, круглые плошки-глазки, круглая пимпочка вздернутого носика, короткая стрижка на небольшой породистой головушке. Веселая девчушка-старшеклассница. Жуть какая-то!