Ундинки
Шрифт:
Ундина легко встала и сразу начала что-то делать по дому. Все у нее получалось быстро и хорошо.
Федор кашлянул.
– Как, все-таки, звать тебя?
– Дотошный какой. Ну, Ларкой меня мать кликала.
– И как звать тебя?
Она впервые усмехнулась.
– Мне Ундиной быть нравится.
– Может, сказать кому надо, что ты жива – здорова?
– Отец у меня один остался. Я к нему уже Ваньку-дурачка отправляла с весточкой и гостинцем. Пусть живет и обо мне не думает. Раньше у него это получалось.
–
– А мы и не ссорились. Федор, не лезь мне в душу.
И опять оба надолго замолчали. Много лишнего уже наговорили.
А потом Ундина застудилась, приболела, Федора за руку взяла и стала говорить отрывисто:
– Мать мне приснилась, покойница. Словно живая. Пришла к нам с отцом, как ни в чем ни бывало, и целый день с нами прожила. Живая, понимаешь? Как будто и не умирала. Ходила еще, командовала, как обычно, указывала, кому что делать, было у нее такое. А потом ушла. И даже не страшно было почему-то. И я отцу говорю, что сегодня среда. А может быть, она к нам каждую среду приходить будет? А отец улыбается так осторожно, плечами пожимает, сам не знает, не понимает, что к чему. А я думаю, что нет уж. Не хочу. Не надо. Умерла и умерла. Представляешь?
– Представляю.
– Я еще во сне думала, что мертвые, все-таки, приходят, не врут люди. Только почему же она раньше-то не приходила? Не помогала? Значит, не приходят.
Высказалась, руку отпустила, и уснула сразу.
А утром уже и встала, выздоровела. И словно не помнит ничего. А может, и правда не помнит. Не ясно. Только вечером с ним в сторожку идти собралась. Он вопросительно посмотрел на нее.
– Скучно тебе там, поди. А я пирогов напекла.
Он ничего не ответил. Пошел, собак свистнул. Она следом. Может, одиноко ей в доме по ночам оставаться. А может, и страшно.
А в сторожке, как уже спать собрались после обхода, под окном ветка хрустнула. Русалка его всем телом задрожала. Кто это, спрашивает. Страшно ей в самом деле.
– Собаки, наверное. Не лают.
– А ты ничего не слышишь? Ходит кто-то под окнами.
– Никто не ходит. Собаки бы залаяли.
И обнял Ундину, чтобы не боялась. И целовать стал. Она не сопротивлялась. Только спросила:
– А можно ли на кладбище? Тут мертвые.
– Но мы-то живые.
Так с тех пор и стали жить как муж и жена. Только Ундина опять все молчком, молчком, и глаза черные, непроницаемые. Хотя Федора это не напрягало. А чего говорить? Живут, и ладно. И без слов все ясно.
Не любила она Федора. И он это знал. И она знала, что Федор это знает. Но ей все равно было. Знает и знает. Какая любовь после сорока лет. Вся за спиной осталась. Просто уходить от Федора не хотелось. Все ее устраивало.
Дом, собаки, неспешная работа на кладбище. Нравилось, что люди не лезли с разговорами. Нравилось, что Федор молчит. Зыркнет
Потом, вроде, успокоился и сам Федор. В самом деле, какая-такая любовь в их возрасте. Живут ладно, чего еще просить? Живи и радуйся. Ундина избу уютом наполнила и вкусными запахами, под руку не лезла, языком не молотила, двух котов еще завела, ишь ты. Тоже в лес повадилась с Федором ходить, только там у нее свои тропы были. Грибы собирала, ягоды. Словом, полон дом. Федору даже детей захотелось. А что? Ему 45 только, родила бы ему пацана, что же он, на ноги его не успеет поставить? Еще и поживет потом, внуков дождется.
И как-то раз пришел Федор в избу вечером и слегка пьяным. Глаза красные. Навис над Ундиной своей:
– Что же ты никого не любишь, а? Что же ты такая черствая, такая…
Он потряс рукой в воздухе, показывая, какая она, но тут Ундина встала с каменным лицом, слегка ткнула его в грудь и тихо сказала:
– Еще раз таким увижу – уйду. Руку опусти. Я сама, кого хошь, зашибу. Драться будем на равных.
У Федора аж дыхание перехватило. Испугался, что не так поняла, что уйдет.
– Не собирался я тебя бить, дура, – и язык прикусил. Не умеет он извиняться, не приучен. Махнул рукой и из дома выбежал.
Ундина час ждала, второй, не выдержала, пошла его искать. Собаки тоже во дворе слонялись, поскуливая, потеряли хозяина и вернулись обратно. Собак свистнула, все не страшно.
Первым делом все кладбище обошла. Если тут нет, значит, в лесу. А в лес идти мимо реки. Там его собаки и нашли. Сидел в камышах и курил. Трезвый уже. Искупался, наверное, чтобы хмель вышел.
– Ох и дурень, – покачала Ундина головой. – Застудишься ведь. Заболеешь – уйду. Так и знай.
– Не заболею, – буркнул Федор.
Года три так прожили, местные только диву давались, глянь, какая семья, живут душа в душу. Федор старается, работать стал в три раза больше, Ундина не отстает, везде и во всем подсобит, и хозяйство ведет, нравится ей, не дает Федору помогать, а все успевает, колдунья, не иначе. Потому что Федором еще командует, а Федор – косая сажень в плечах, никто не смел слово супротив сказать, а она командует, ишь чё. И не боится. Он ее боится, походу, а она его – нет. Дела. У деревенских отродясь такого не было.
Федор действительно боялся потерять Ундину. Русалка же. Как ушла однажды из отчего дома, так и из его дома уйдет, поминай потом, как звали.
А Ундина ловила себя на том, что стала все больше походить на свою мать. Нет-нет, да и начнет Федором командовать. Природу не обманешь. Мачеха-то ее умней по – бабски в этом плане была. Стелила мягко, да спать было жестко. Все говорит мягко, а глаза – ледяные, как у змеюки. Все хитростью, обманом, а мать Ундины прямиком в лоб. Иногда обидно бывало.