Унесенные ветром. Том 1
Шрифт:
– Раз уж вам так хочется припереть меня к стенке – хорошо: да, безразлично! Но, считается, что это не должно быть безразлично. Только сегодня я не хочу с этим мириться.
– Браво! Вы, кажется, начинаете мыслить самостоятельно – до сих пор вы предпочитали, чтобы за вас думали другие. В вас пробуждается жизненная мудрость.
– Да, но…
– Если бы вы возбуждали о себе столько толков, как я, вы бы поняли, до какой степени это не имеет значения. Подумайте хотя бы: во всем Чарльстоне нет ни одного дома, где я бы был принят. Даже мой щедрый вклад
– Какой ужас!
– Да вовсе нет. Только потеряв свою так называемую «репутацию», вы начинаете понимать, какая это обуза и как хороша приобретенная такой ценой свобода.
– Вы говорите чудовищные вещи!
– Чудовищные, потому что это чистая правда. Без хорошей репутации превосходно можно обойтись при условии, что у вас есть деньги и достаточно мужества.
– Не все можно купить за деньги.
– Кто вам это внушил? Сами вы не могли бы додуматься до такой банальности. Что же нельзя купить за деньги?
– Ну, как… я не знаю… Во всяком случае, счастье и любовь – нельзя.
– Чаще всего можно. А уж если не получится, то им всегда можно найти отличную замену.
– И у вас к много денег, капитан Батлер?
– Какой неделикатный вопрос! Я просто поражен, миссис Гамильтон. Ну что ж, да. Для молодого человека, оставленного в дни беспечной юности без гроша, я неплохо преуспел. И не сомневаюсь, что на блокаде сумею сколотить миллион.
– О нет, не может быть!
– О да! Большинство людей почему-то никак не могут уразуметь, что на крушении цивилизации можно заработать ничуть не меньше денег, чем на создании ее.
– Как это понять?
– Ваше семейство да и мое семейство и все здесь присутствующие нажили свои состояния, превращая пустыню в цивилизованный край. Так создаются империи. И на этом сколачиваются состояния. Но когда империи рушатся, здесь возможности для поживы не меньше.
– О какой империи вы толкуете?
– О той, в которой мы с вами обитаем, – о Юге, о Конфедерации, о Королевстве Хлопка. Эта империя трещит по всем швам у нас на глазах. Только величайшие дураки могут этого не видеть и не использовать в своих интересах надвигающийся крах. Я наживаю свой капитал на крушении империи.
– Так вы и в самом деле считаете, что янки сотрут нас с лица земли?
– Конечно! Какой смысл прятать, как страус, голову под крыло?
– О господи, эти разговоры нагоняют на меня тоску! Неужели вы никогда не можете поговорить о чем-нибудь приятном, капитан Батлер?
– Может быть, я угожу вам, если скажу, что ваши глаза – как два драгоценных сосуда, наполненных до краев прозрачнейшей зеленоватой влагой, в которой плавают крохотные золотые рыбки, и когда эти рыбки плескаются – как вот сейчас – на поверхности, вы становитесь чертовски обаятельной?
– Ах, перестаньте, мне это не нравится… Какая дивная музыка, не правда ли? Мне кажется, я могу кружиться в вальсе всю жизнь. Я даже сама не понимала, как мне этого не хватало!
– Вы танцуете божественно. Мне еще не
– Не прижимайте меня к себе так крепко, капитан Батлер. Все на нас смотрят.
– А если бы никто не смотрел, тогда вы бы не стали возражать?
– Вы забываетесь, капитан Батлер.
– Вот уж нет. Разве это возможно, когда я держу вас в объятиях?.. Что это за мелодия? Что-то новое?
– Да. Восхитительная музыка, верно? Мы взяли ее у янки.
– Как она называется?
– «В час победы нашей».
– А какие там слова? Спойте мне.
Милый, помнишь нашу встречу?Ты у ног моихМне в своей любви признался…Помнишь этот миг?Ты, гордясь мундиром серым,Клялся, что готовМне хранить до гроба верностьИ земле отцов.Слезы лью я одиноко,Новой встречи жду!..Верю в час победы нашейИ в твою звезду!Там, конечно, было сказано «синим», но мы переменили на «серым». А вы прекрасно вальсируете, капитан Батлер. Знаете, у рослых мужчин это редко получается. И подумать только, что пройдут годы, прежде чем мне можно будет снова потанцевать.
– Не годы, а всего несколько минут. Я намерен пригласить вас на следующую кадриль. А также и на следующую и еще.
– О нет! Я не могу! Вы не должны меня приглашать. Моя репутация погибнет.
– От нее и так уже остались одни лохмотья, так что еще один танец ничего не изменит. После пяти, шести танцев я, конечно, могу уступить эту честь и другим, но последний танец должен быть моим.
– Ну, хорошо. Я знаю, что это безумие, но мне все равно. Мне наплевать, что они там будут говорить. Мне так прискучило сидеть дома взаперти. Я буду танцевать и танцевать…
– И снимете траур? Вид этого похоронного крепа вызывает во мне содрогание.
– Нет, снять траур я не могу… Капитан Батлер, не прижимайте меня так крепко. Я рассержусь.
– А вы великолепны, когда сердитесь. Я прижму вас еще крепче – вот так, – нарочно, чтобы поглядеть, как вы рассердитесь. Вы даже не подозреваете, как ослепительны вы были тогда в Двенадцати Дубах, когда, рассвирепев, швырялись вазами.
– Ах, будет вам… Вы что – никак не можете про это забыть?
– Никак. Это одно из драгоценнейших моих воспоминаний: благовоспитанная красавица южанка, в которой взыграла ее ирландская кровь. Вы – ирландка до мозга костей. Известно вам это?
– О боже, музыка кончается, а из задней комнаты появилась тетушка Питтипэт. Конечно, миссис Мерриуэзер уже напела ей в уши. О, бога ради, отойдемте, постоим у окна, я не хочу, чтобы она вцепилась в меня сейчас. Вы видите, глаза у нее стали от ужаса как плошки.